Толкучка находилась на юго-восточной окраине города и начиналась сразу за трамвайным кольцом. По сути, это был еще один город, только торговый, состоящий из десятков палаточных рядов-улиц с бесконечной людской толчеей на них. В этом гигантском универмаге под открытым небом в палатках, контейнерах, с лотков и просто с рук можно было купить все – от шурупа и карандаша до собольей шубы и суперсовременного автомобиля.
Торговое место приятеля находилось довольно далеко от центрального входа, но народу хватало и здесь.
Приятель торговал в основном кожаными куртками и обувью. Первые дни, вводя Перевал ова в курс дела, он рассказывал о товаре, его свойствах, ценах, о том, как преподносить товар покупателю, и Николай Федорович дивился, с каким знанием дела и вкусом приятель об этом говорил. И не только говорил, но и давал тут же практические уроки. Он выкладывал перед покупателем курточку, распахивал ее, заставлял щупать и кожу, и подкладку, и замок-молнию; он прикладывал ее к плечам покупателя, чуть ли не силком впихивал в рукава ошалевшего от такого натиска клиента и все говорил, говорил, говорил, вознося хвалу товару, пересыпая искрометную речь свою шутками-прибаутками и каламбурами. Он был похож в эти моменты на завораживающую пением сирену, насказителя-кайчи, слагающего на глазах изумленного покупателя эпос о замечательной кожаной курточке, счастливый обладатель которой сможет почувствовать себя настоящим мужчиной, почти что былинным героем.
Подобная легкость контакта и общения Перевалова восхищала, но самому была недоступна. Перед покупателем он деревенел, как кролик перед удавом, во рту появлялась противная сухость, язык прилипал к нёбу, и слова выцеживались с трудом и мучением.
– Лапши им побольше вешай, лапши! Ля-ля, тополя и все такое... Особенно бабам. Они ушами не только любят, но и покупают, – наставлял приятель.
Перевалов, пересиливая себя, пробовал следовать советам. Но «лапша» получалась какая-то вялая, кислая. Покупатели недоверчиво косились на него и отходили. Мрачнел и приятель, видя это.
Перевалову становилось страшно неуютно, даже знобко, и он с тоской думал, что и здесь, наверное, не попадет в струю нынешней жизни, и тут ему не климат. И завидовал и приятелю своему, и соседям по торговому ряду, таким же, как успел понять, сродни ему, итээровцам, сумевшим перестроиться на новый лад и найти себе новую нишу.
Так промучился Перевалов с понедельника до пятницы, а в пятницу случилась беда.
Как обычно, рано утром они с приятелем прибыли на свое торговое место, раскинули палатку, разложили товар.
– Сегодня поработаешь один, – огорошил вдруг приятель, – а мне надо контейнер с товаром получить. Ближе к вечеру за тобой заеду, заберу. Так что – давай, а я помчался...
Перевалов остался один, и сразу же закралось нехорошее предчувствие. Что-то, мнилось ему, должно с ним сегодня обязательно произойти. Что, почему и с какой стати – объяснить себе не мог, но предчувствие не покидало, бродя в нем холодным сквозняком.
Весна в том году была ранняя, но слякотная. Жидкая грязь чавкала между рядами под ногами редких в это буднее утро покупателей. В палатках от нее спасались набросанными на землю картонками, но грязь все равно прорывалась из-под них наружу струйками и крохотными фонтанчиками.
Невысокого, крепенького, бойкого парнишечку в короткой, до пояса, цвета черной весенней грязи кожанке и таких же, в тон ей, джинсиках, Перевалов заприметил издалека. Парнишечка хозяйски уверенно продвигался от палатки к палатке, свойски перебрасывался двумя-тремя фразами с продавцами и небрежно протягивал руку. Продавец вкладывал в нее несколько бумажек, и рука тут же ныряла в объемистый кошель на животе, именуемый в народе «Желудком». Парнишечка переходил к следующей палатке, и процедура повторялась. И чем ближе подбирался к Перевалову парнишечка, тем ознобней Николаю Федоровичу становилось.
Но вот парнишечка остановился против него, изучая колким буравящим взглядом голубовато-льдистых глаз под белесыми бровями. Был он белобрыс, и короткая, чуть ли не под нуль, стрижка делала бильярдно круглую голову его похожей на одуванчик.
– Новый, что ли? – спросил наконец он. Перевалов неопределенно пожал плечами.
– А кто у нас тут стоял? – наморщив лоб, стал вспоминать белобрысый. – Кажись, Васильич...
Приятеля Перевалова звали Петром Васильевичем, но по причине солидной по габаритам фигуры его чуть ли не с молодых лет все величали Васильичем.
– Так ты сёдни за него... – догадался парнишечка, лучезарно улыбнулся, не оттаивая, впрочем, но все же мягчея взором, и тут же построжел. – Ладно, кто за кого – дела ваши, а наше дело – свае бабки взять.
Как и возле других палаток, он небрежно протянул руку.
– Простите, я не понял... Что за бабки?... Вы, собственно, кто? – путаясь в словах, забормотал Перевалов.
– Кто, кто... Дед Пихто!.. – воззрился на него парнишечка. – Васильич с тобой, что ли, инструктажа не проводил?
Перевалов помотал головой. Приятель действительно ни о чем таком его не предупреждал.
– Ну, Васильич дает! – удивился белобрысый и назидательно сказал: – Так вот, запомни, лох, все должны платить. С каждой палатки – стольник. Понял?
– За что? – заупрямился Перевалов, хотя уже и догадался, кто перед ним и с кем он имеет дело. И то, о чем раньше знал из газет или телепередач, сейчас представало перед ним в своем натуральном виде. – За место Васильич администрации вперед заплатил, – попытался объяснить Николай Федорович.
– Так это не за аренду – за охрану. Ты платишь, мы тебя охраняем. Чтоб не наезжал никто, – объяснил белобрысый. – А милиция на что? – не сдавался Перевалов.
– Да что твои менты, в натуре, могут? Они, если что, и возникать-то не станут. Короче, кончай базар и гони, козел, стольник!..
За сегодняшнее утро Перевалов еще ничего не успел продать, и стольника у него просто не было. Можно было бы, конечно, попытаться перехватить у соседей или попросить отсрочку до прихода Васильича. Но Перевалова болезненно задевал и сам факт открытого вымогательства, и та бесцеремонная наглость, с которой действовал этот, в сыновья ему годившийся, молокосос.
– Сам ты козел! – вспылил Перевалов. – Иди давай отсюда!
– Что-что? – не поверил своим ушам парнишечка.
– То самое... Проходи мимо...
– Ладно... – недобро усмехнулся белобрысый. – За базар ответишь. И, круто развернувшись, торопливо зашагал прочь.
– Зря это вы... – осуждающе сказала женщина из палатки напротив. – Они все равно вас в покое не оставят.
– Только себе хуже сделали, – поддержала ее продавщица из палатки слева.
И очень скоро Перевалову пришлось убедиться в их правоте. Минут через двадцать он снова увидел белобрысого вымогателя. Был он уже не один, а в сопровождении двух таких же коротко стриженных, обтянутых черной кожей и джинсой, битюгов. Масти они, правда, были иной и походили на подбирающихся к издыхающему зверю воронов. Челюсти их методично двигались, гоняя между зубов жвачку, а тупые физиономии не выражали ровным счетом ничего.
Троица остановилась у палатки Перевалова. Теперь их разделял только низенький раскладной столик, служивший прилавком, на котором были разложены образцы обуви.
– Этот? – кивнул в сторону Николая Федоровича один из битюгов.
– Он, – подтвердил белобрысый.
– Как торговля? – поинтересовался бесцветным хрипловатым голосом другой битюг.
– Да никак, – чувствуя предательское дрожание голоса, ответил Перевалов.
– Видишь, Белый, мужик еще бабок не надыбал, а ты его трясешь, – все тем же бесцветным голосом попенял битюг белобрысому. – Может, скидку новичку сделаем? Пусть товаром на первый раз рассчитается. Тут кроссовочки для тебя, Белый, есть ништяк. А я вот ветровочку померяю...
Битюг по-хозяйски снял со стенки палатки понравившуюся вещь, деловито расправил, ощупал ее и сказал:
