равновесие, покачнулась на ней, прикрыв объектив телекамеры и дав возможность отцу выйти незамеченным из квартиры.
Как и предвидел отец в своем послании, через несколько минут раздался телефонный звонок.
— Пригласите, пожалуйста, профессора Ванага.
— К сожалению, не могу. Вам придется позвонить позднее.
— Он вышел?
— Нет.
— А где же он?
— Ну, если вам так уж необходимо знать, профессор моется.
И сильно дернула за веревку, привязанную отцом к переключателю в ванной. Вода с шумом хлынула из верхнего душа.
— Если не трудно, спросите его, пожалуйста, скоро ли он? У меня срочное дело.
— Обождите, сейчас.
Я прошла к ванной.
— Отец, ты еще долго? Тебя спрашивают.
И одновременно нажала кнопку магнитофона-автоответчика, пристроенного у двери. Голос отца не очень четко, зато громко произнес: «Сейчас! Осталось только обтереться… Фу, черт!… Инга, поищи мохнатое полотенце; оно, кажется, в спальне».
Вот как неожиданно пригодилась пленка, на которой я потехи ради несколько дней назад записала разговор с Эллен! Выключила магнитофон, вернулась к телефону.
— К сожалению, это, вероятно, продлится некоторое время. — И добавила извиняющимся тоном: — Он очень страдает от духоты.
— Да, ничего не поделаешь, даже гроза не принесла облегчения. Запишите, пожалуйста, мой номер, барышня. И попросите господина профессора позвонить, как только он выйдет из ванной. Дело действительно очень срочное, он знает.
— Диктуйте, я вас слушаю…
А потом внезапно погас свет, и отец возвратился.
Все обошлось как нельзя лучше. Я была довольна, и отец, судя по всему, тоже.
На следующий день, как и было предусмотрено, я попросилась с ним на лекцию и, получив довольно резкий отказ, разыграла обиженную.
Отец ушел.
Стараясь быть все время на виду у телекамер — отец обозначил их расположение в своем письме, — я занялась обыденными делами. Убрала со стола на кухне, подмела в прихожей, а сама украдкой поглядывала на часы.
Осталось уже совсем немного времени. Через десять минут я должна была покинуть квартиру.
И вот тут-то произошло непредвиденное.
Началось это с того, что у двери квартиры слегка тренькнул звонок. Словно кто-то снаружи неуверенно ткнул кнопку и тут же убрал палец.
Я прислушалась. Звонили или не звонили? Может быть, не у нас — в соседней квартире?
Осторожно, на цыпочках подошла к двери. Тишина. И в то же время мне почему-то казалось, что кто- то стоит там, за дверью. Вот звякнула плитка под каблуком. Вот кашлянули едва слышно, одним дыханием.
Отец предупредил: если будут ломиться в квартиру, ни в коем случае не пускать. Дверь на цепочку — и сразу звонить в полицию. Участок рядом; номер телефона он выписал из справочника и оставил на столике.
Так что же мне теперь — полицию вызывать? Но ведь не ломятся. Не поднимут ли меня полицейские на смех?
Я жду, притаившись, и там ждут. Кто кого переждет.
И снова звонок. Опять такой же короткий, робкий, нерешительный.
Я вздохнула облегченно. Нет, все в порядке! Никакие темные личности так не звонят.
Ну не дурочка ли! А ведь скоро двадцать лет!
Приободрилась, набралась храбрости. Все же открыла не сразу. Спросила сначала:
— Кто там?
В ответ прошелестели:
— Прошу извинить, мне нужна фрейлейн Инга.
— Зачем?
— Ей весточка от отца.
Весточка? Это предусмотрено не было. Но вдруг что-то изменилось? Я буду тут осторожничать, а тем временем у отца случится неприятность. Или, наоборот, все отменяется, а я помчусь отсюда сломя голову, как велят его инструкции. Позвонить отец не может, ясно, телефон прослушивается. Что ему остается, как не послать кого-нибудь с поручением?
Решилась, приоткрыла дверь.
Вижу, стоит пожилой, смирного вида мужчина. Длинный, узкоплечий. Постное гладкое лицо. Трогательные губки кошелечком. Ясные карие глазки с короткими белесыми ресницами. В одной руке старомодная тросточка, другой при виде меня вежливо, как и полагается воспитанному господину, приподнимает шляпу.
— Фрейлейн Инга?
— Да, это я.
— Значит, записка предназначена вам.
Закладывает свою тросточку под мышку и сует руку во внутренний карман светлого летнего пиджака.
— Сейчас, сейчас, момент… Господин профессор просил, чтобы вы срочно написали ответ… Сейчас…
Ему неудобно, ему неловко, тросточка мешает. Он тычется ею во все стороны и в конце концов роняет.
— Пардон! — даже покраснел, то ли оттого, что нагнулся за тросточкой, то ли от сознания собственной неловкости.
Ну как тут не пригласить его войти! Тем более, мне еще ответ писать.
— Заходите, пожалуйста.
— Да, да, благодарю, фрейлейн.
И шагнул в прихожую.
Я заперла дверь, взяла из его протянутой руки листок. И обомлела.
На листке ровным счетом ничего не было!
— Так ведь…
Представляю, какое у меня было лицо!
А он мгновенно преобразился. Глаза округлились, в них загорелось злорадство — ну в точности волк, которому удалось провести маленьких глупых козлят.
— Тихо-тихо-тихо!
И теснит меня в глубь квартиры, в кабинет.
Так ловко у него это все получилось, что не успела я опомниться — и уже сижу в глубоком кресле в простенке между окнами. А он одной рукой просовывает между гнутыми подлокотниками свою тросточку, чтобы помешать мне подняться, и одновременно другой рукой прижимает за плечо к спинке кресла.
Меня в жар бросило от стыда и гнева. Ах, думаю, мокрица ты, хилячка! Так дать себя провести! И кому! Это же не волк даже — паршивый кот Бонифаций!
Рванулась изо всех сил. Нет! У него руки прямо железные!
— Тихо-тихо-тихо! — И еще смеется: — «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?»… Да, вы же, кажется, не молитесь.
И снова звонок у двери. На этот раз долгий, требовательный. Ну, подумала я, все пропало! Второй. Его сообщник.
