– О-ля-ля! – угрожающе произнесла Патя.
– Конечно, в разных, детка. Разве я смогу с кем-нибудь после тебя?
– Правда? Как хорошо, что ты это сказал. А то… а то… у меня чуть сердце не остановилось.
– Ты приедешь?
– Постараюсь. Не обещаю. Я люблю…
– J'aime… quancl tu te fais ballerine[6].
– Обязательно изображу, милый! Только для тебя!
Он повесил трубку, и на душе стало отчего-то муторно. Может, оттого, что вдруг усомнился в своих чувствах к молоденькой француженке?
«Я люблю… Сколько раз мне приходилось это произносить? И позавчера я был не оригинален. Само собой вырвалось, после того как она начала танцевать, лежа в моей кровати. Вот и все объяснение. Патя напомнила мне другую женщину, к воспоминаниям о которой я тщетно не хочу возвращаться. Она мешает мне жить! Она возрождается из прошлого, как птица Феникс! Въезжает во двор на белом „мерседесе“! Непрерывным звонком звонит в мою дверь!..»
Безумный от воспоминаний, он выбежал на балкон.
Двор шумел листвой. От стен домов эхом отражались звонкие голоса детворы. Два старика внизу громко рассуждали о политике.
Полежаев опустился в плетеное кресло, обхватил руками голову и процедил:
– К черту воспоминания!
Дом Антонины Лазарчук на этот раз он нашел без путеводных старушек.
Позвонил три раза, как советовал усатый сосед.
Долго никто не открывал, но голоса были слышны. Видно, воинственно настроенные соседи не собирались привечать гостей пьянчужки. Наконец замок щелкнул, задвижка проскрежетала. В дверную щель высунулась уже знакомая ему голова Антонины Иосифовны. В спящем виде она казалась куда привлекательней. Сейчас все портили бесцветные, мутные глаза и взгляд приговоренного к смертной казни.
– Я к вам.
– Проходите, – произнесла она обреченно и впустила Антона в коридор.
– Это опять вы?
С кухни выполз усатый с претензией на интеллигентность. Сегодня он был в майке и спортивных штанах. И на плече красовалась татуировка – эмблема спортивного общества «Динамо».
– Вы вчера так драпанули, что мы подумали – украли чего. Да что там у нее красть!
Полежаев оставил монолог усатого без внимания и прошел за хозяйкой в ее комнату.
Здесь ничего не изменилось со вчерашнего дня. Разве что добавилось грязной посуды на столе. Дышалось, правда, легче. Видно, с утра проветрили.
– Вы вчера здесь были? – поинтересовалась она, будто не слышала речей соседа, будто сосед – пришелец из другого измерения и его речи недоступны человеческому пониманию.
– Да. Вы спали. Я не стал вас будить.
Она предложила гостю единственный стул, тот самый, на который он опасался сесть. Сама устроилась на кровати.
– Кто вы?
Он вдруг понял, что женщина его боится. Поэтому и не открывала так долго.
– Я тот, кто обнаружил вашу дочь… – начал он без лишних разъяснений.
Женщина стойко вынесла упоминание о погибшей дочери – слезы не появились.
– Вы знали Констанцию?
– Нет. Я искал у нее моего знакомого, журналиста.
– Журналиста? – почему-то удивилась она.
– Да, журналиста. Он тоже погиб. А в понедельник они вместе с Констанцией были в кинотеатре.
– В кинотеатре? – еще больше удивилась Антонина Иосифовна. – Зачем она потащилась в кинотеатр? У нее дома телевизор, видеомагнитофон, целая гора видеокассет! Вечно находила себе приключения! Вот и результат!
«Странно, почему-то ни я, ни Еремин не придали этому факту значения. А действительно – и телевизор, и видеомагнитофон, и видеокассеты. И наверняка был у нее в коллекции „Призрак свободы“. Надо проверить!»
– А как звали вашего знакомого?
– Леонид Шведенко.
– Первый раз слышу. Правда, она мне не особенно докладывала о своих похождениях.
Полежаеву показалось, что женщина хочет на него произвести впечатление, доказать, что она все-таки занималась воспитанием дочери, хоть какая-никакая, а мать.
– А кого из друзей Констанции вы знали?
– Многих, но разве всех упомнишь? – Лазарчук произнесла это так, что стало ясно – «упомнить» не сможет никого.
Антону было тоскливо, жаль потерянного времени.
«И во сне она кричала: „Откуда я знаю, кто он такой? Мне дела нет до твоих хахалей!“ Ничего она не знает. Все на свете пропила!»
– Может, сходите за бутылкой? – попросила ласково Антонина Иосифовна. – Тогда наверняка что- нибудь вспомню…
Он был смешон сам себе, когда потащился в ближайший магазин за бутылкой. И главное, перед ее соседями стыдно. Пришел собутыльник к пьянчужке. И ведь уверен, что зря, а ноги сами несут. Может, потому, что лучше пить с пьянчужкой, чем оставаться наедине со своим прошлым?
– Он меня больше не пустит сюда, – поставив на стол «Столичную», сообщил Полежаев.
– Кто? – не поняла женщина.
– Этот ваш сосед усатый. Так сверлил меня сейчас глазищами.
– Да кто он такой?! – неожиданно заверещала она. – Он тут на птичьих правах! Квартирант сраный! Я ему сдаю комнату!
«Вот как? Значит, квартирант? Значит, есть еще одна комната! А родная дочь скиталась по квартирам, только чтобы не видеться с „сукой-матерью“!»
– Сейчас я с ним разберусь! – продолжала она разглагольствовать. – Щас! Только выпью – и разберусь! – Она суетливо пыталась открыть бутылку. – Он у меня посверлит! Он у меня…
Антон безучастно наблюдал, как она сорвала пробку, побулькала в грязный стакан и выпила залпом, даже не вспомнив о нем.
«А ведь красивая баба! Раньше, наверное, сводила с ума мужиков!»
Она выпила еще, но идти разбираться с соседом не торопилась. Наверно, боялась, что Полежаев в ее отсутствие выпьет остатки.
– Ты, главное, не печалься! – успокаивала его Антонина Иосифовна, сразу перейдя на «ты». И даже запела: – Не надо печалиться! Вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди – надейся и жди!.. Я щас его быстро обработаю! Он у меня посверлит! Квартирант сраный!
– Не надо никого обрабатывать, – попросил Антон. – Вы обещали вспомнить.
– Ничего я никому не обещала! И обещать не могла! – Она вдруг расхохоталась, как-то совсем по- молодому, задорно, весело. – А ты что себе не наливаешь? От меня не дождешься! Не надейся даже! Сам наливай! Есть закуска – огурчики маринованные!
Она отодвинула штору и взяла с подоконника двухлитровую банку с мутным рассолом, где на дне еще проглядывались два или три огурца.
– Спасибо, я не буду, – отказался писатель. – Пейте сами. Я не за этим сюда пришел.
– Гордый! – оценила Лазарчук. – Это хорошо, что гордый. Мне больше достанется!
– Так как же все-таки насчет воспоминаний? – совсем без надежды в голосе поинтересовался Антон.
– Да иди ты!..
– А вы во сне кричали! – ни с того ни с сего ляпнул он.
