– Они должны были встретиться в тот роковой день? Я правильно вас понял?
– Правильно.
– Где и в котором часу?
– Этого она мне не сказала. Я тоже об этом думал. Но посудите сами, зачем фотографу ее убивать? Ему, наоборот, нужна живая модель, а не мертвая. Если с целью ограбить, то брать у нее было нечего. Констанция снова оказалась на мели. Правда, в понедельник ей обещали крупную сумму, но до понедельника надо было еще дожить.
– Что это за сумма? Гонорар?
– Да, – неохотно признался Грабец. По его тону было понятно, что он сболтнул лишнее.
– Вы сказали, крупная сумма? Значит, это не журнальный гонорар?
– Нет.
– Что же это за деньги?
– Я не могу вам сказать. Констанция случайно мне проговорилась. И просила хранить в тайне.
– Хорошо. Я вам помогу.
Еремин снова выдержал паузу и снова закурил.
– Лазарчук выполняла заказ для одного издательства. Так?
– Да, – с трудом произнес художник.
– Название этого издательства?
– Я не могу…
– Послушайте, Вячеслав Семенович, вы сами только что сказали, что хотите узнать убийцу.
– Как это связано?
– Напрямую, черт возьми! А Констанции уже ничто не повредит!
– Да, вы правы.
Когда с уст молодого человека слетело название, следователь посмотрел на Полежаева. Писатель незаметно подмигнул, что означало: да, можно верить, в этом издательстве такое вполне вероятно.
Еремин не мог не признать, что день начался удачно, но клиента отпускать не торопился.
– Теперь я попрошу вас вспомнить вечер двадцать пятого августа. Это прошлый понедельник.
– Прекрасно помню.
– Меня интересует время примерно с семи до десяти вечера.
– Я был с Констанцией.
– Вы ходили в кино?
– Нет. Зачем? – не понял Грабец. – И у нее, и у меня есть видеомагнитофон.
– Просто некоторые предпочитают большой экран, – пояснил сыщик.
– Мы не относились к этим некоторым. Сидели у нее в Кузьминках. Здорово поругались. Она предложила сыграть в карты. Когда не было денег на казино, у нее начиналось нечто вроде наркотической ломки. Я отказался играть. Она взяла колоду и принялась имитировать «блэк-джек» с невидимым крупье. Мне стало противно. Я сказал: «Такое чувство, что ты мастурбируешь». Констанция взорвалась. Я ушел.
– Скажите, она никогда в разговорах не упоминала девушку по имени Патрисия Фабр?
– У нее было много приятелей и приятельниц среди так называемых московских французов. Она участвовала в их тусовках. Но меня это не касалось. Ни о ком конкретно она не рассказывала.
– А эту женщину вам когда-нибудь доводилось видеть?
Еремин протянул ему фотографию Марии Степановны Саниной.
– Первый раз вижу.
– Вы говорили, что Констанция была равнодушна к мужчинам. А к женщинам?
– Во всяком случае я ничего об этом не знаю.
– И последний вопрос, – объявил следователь. – В холодильнике у Констанции стоял торт, явно сделанный на заказ, с надписью «Моя любовь – моя Бастилия!» Что вы скажете по этому поводу?
– Дурацкая надпись, вот что скажу. Вряд ли Констанция могла заказать такой торт. У нее был вкус, и она не выносила пошлости. К тому же не было денег на дорогой торт. И она не ждала гостей. Мы собирались отметить в ресторане.
– Тогда очень странно. Как он оказался в ее холодильнике?
– Действительно странно, – согласился Грабец. – Вы меня удивили. Следователь в МУРе ничего не говорил про торт.
– Может, ей преподнесли его в подарок?
– Но при чем здесь эта надпись? – недоумевал молодой человек. – Констанция, Бастилия, любовь – три несовместимых понятия.
На этой фразе художник откланялся.
– Что скажешь? – обратился к писателю Еремин.
– Любопытная деталь выплыла.
– И не одна. Мы, например, уже точно знаем, что Констанция Лазарчук не имеет никакого отношения к шайке убийц. Чего, прости, не могу сказать о твоей невесте.
– Это еще надо доказать.
– Согласен. Уверен также, что Констанция не имела понятия ни о каком Шведенко и ни о какой Саниной. Поденщики не были представлены друг другу. А тебя опять же разыграла твоя невеста.
– И это опять же не доказано, – возразил непоколебимый Антон. – Гребешь по мелководью, Костян. А между тем деталь выплыла нешуточная.
– Какая?
– Фотограф.
– Ну и что?
– А то, мой милый, когда я увидел мертвую Констанцию в кресле, первое, что мне пришло на ум, – она позирует!
– Так-так…
– Если ты помнишь, фотограф нам уже встречался в этом деле.
– Не помню. Когда?
– Фотокорреспондент из Васиной газеты, который сдавал Шведенко жилье.
– Его, кажется, звали Роберт Игнатьевич?
– Ну и память!
– Умыл ты меня, Антоша! Ох как умыл! Честно говоря, я не придал фотографу значения. А ведь тут есть над чем пораскинуть мозгами! Попробую связаться с Василиной. Не возражаешь?
– Связывайся, – усмехнулся Полежаев. – Но будь осторожен. Она теперь молодая вдова.
– А ты гони на книжную ярмарку и поменьше рассуждай, умник!
– Слушаюсь, товарищ начальник! – откозырял писатель.
Проходя мимо Аллочки, он шепнул ей на ушко:
– Разве можно хмуриться в такой солнечный день?
День и вправду выдался солнечным, но уже к полудню сгустились на небе тучи. Он не погнал на книжную ярмарку, как приказал следователь. Сначала необходимо было выяснить, что с Патей.
В подъезде дома на Патриарших он сразу бросился к почтовым ящикам. Ключей там не оказалось. Зато выпал конверт. Очень странный. Без адресата и без обратного адреса. Кто-то просто бросил его в ящик. Он крутил письмо в руках, не зная, что с ним делать.
«Вечный вопрос: вскрыть или не вскрыть? Как интеллигент, к тому же известный литератор, я не должен этого делать, а как сыщик – просто обязан. А как писатель-детективщик? Черт его знает! В конце концов я – жених и могу поинтересоваться, что пишут моей невесте!»
Договорившись с самим собой, Антон произвел вскрытие.
Невесте писали следующее:
«Птенчик! Не надо от меня прятаться! Есть разговор. Приду завтра в десять вечера. Не дури! Будь на месте. Принц Уэльский».
Он положил письмо обратно в ящик.
На Патриарших было, как всегда, уютно. Деревья стояли зеленые, ведь осень еще по-настоящему не наступила. Примитивно разрисованные двери кафе «Мастер и Маргарита» зазывно приоткрылись. Оттуда
