чательные способности к наукам и красноречию на обоих языках, беспримерная доброта, горячее желание и удивительное умение снискать расположение народа и заслужить его любовь. Красоту его немного портили тонкие ноги, но он постепенно заставил их пополнеть, постоянно занимаясь верховой ездой после еды. Врага он не раз одолевал врукопашную. Выступать с речами в суде он не перестал даже после триумфа. Среди памятников его учености ос­тались даже греческие комедии. Даже в поездках он вел себя как простой гражданин, в свободные и союзные города входил без лик­торов... Даже к хулителям своим, кто бы и из-за чего бы с ним ни враждовал, относился он мягко и незлобливо... Он пожал обиль­ные плоды своих добродетелей. Родные так уважали его и ценили, что сам Август — об остальных родственниках я и не говорю — долго колебался, не назначить ли его своим наследником и, нако­нец, велел Тиберию его усыновить. А народ так любил его, что ко­гда он куда-нибудь приезжал или откуда-нибудь уезжал, — об этом пишут многие, — то из-за множества встречающих или провожаю­щих даже жизнь его бывала в опасности; когда же он возвращался из Германии после усмирения мятежа, то преторианские когорты выступили ему навстречу все, хотя приказано было выступить толь­ко двум, а народ римский, без разбора сословия, возраста и пола, высыпал встречать его за 20 миль» (пер. М. Л. Гаспарова). Сеян — первый в ряду самых зловещих фигур, ставших характерны­ми для императорского Рима. Тацит (Анналы, IV,1—2) повествует о нем так: «Сеян родился в Вульсиниях и был сыном римского всадни­ка Сея Страбона; в ранней юности он состоял при внуке божествен­ного Августа Гае Цезаре, и не без слухов о том, что он продавал свою развращенность богачу и моту Апицию; в дальнейшем посред­ством различных уловок он настолько пленил Тиберия, что тот, обыч­но непроницаемый для окружающих, с ним одним оставлял свою скрытность и настороженность; и Сеян достиг этого не столько бла­годаря свойственному ему хитроумию (ведь и его одолели тем же оружием), сколько вследствие гнева богов, обрушенного ими на Рим­ское государство, для которого и его возвышение, и его низложение было одинаково роковым. Тело его было выносливо к трудам и ли­шениям, душа — дерзновенна; свои дела он таил ото всех, у других выискивал только дурное; рядом с льстивостью в нем уживалась над­менность; снаружи — притворная скромность, внутри — безудерж­ная жажда главенствовать, и из-за нее — порою щедрость и пыш­ность, но чаще усердие и настойчивость, — качества не менее вредо­носные, когда они используются для овладения самодержавною вла­стью. Сеян значительно приумножил умеренное влияние, которым прежде пользовался префект преторианцев, сведя рассеянные по всему Риму когорты в один общий лагерь... Как только лагерь был закончен устройством, Сеян принялся мало-помалу втираться в до­верие к воинам, посещая их и обращаясь к ним по именам; вместе с тем он стал самолично назначать центурионов и трибунов. Не воз­держивался он и от воздействия на сенаторов, стремясь доставить своим клиентам должности и провинции. Тиберий не мешал ему в этом и был до того расположен к нему, что не только в частных бесе­дах, но и в сенате, и перед народом превозносил Сеяна как своего сотоварища и сподвижника и допускал, чтобы в театрах, на городс­ких площадях и преториях в расположении легионов воздавались почести его статуям» (пер. А. С. Бобовича).

Правление императоров династии Юлиев — Клавдиев по праву вош­ло в историю как эпоха террористического режима. Начало этой си­стеме положил Тиберий, который и нашел юридическую основу для террора — закон «об оскорблении величия римского народа». «Тиберий восстановил закон об оскорблении величия, — пишет Тацит (Анналы, I, 72), — который, нося в былое время то же название, преследовал совершенно другое: он был направлен лишь против тех, кто причинял ущерб войску предательством, гражданскому един­ству — смутами и, наконец, величию римского народа — дурным управлением государством; осуждались дела, слова не влекли за собой наказания. Первым, кто на основании этого закона повел до­знания о злонамеренных сочинениях, был Август, возмущенный дерзостью, с какою Кассий Север порочил знатных мужчин и женщин в своих наглых писаниях; а затем и Тиберий, когда претор Помпей Макр обратился к нему с вопросом, не возобновить ли дела об ос­корблении величия, ответил, что законы должны быть неукоснитель­но соблюдаемы. И его также раздражали распространявшиеся неиз­вестными сочинителями стихи о его жестокости и надменности и неладах с матерью» (пер. А. С. Бобовича).

В последние годы жизни Тиберия у него в полную силу проявился еще одни порок — безумная страсть к юным мальчикам и девочкам и желание наблюдать откровенный разврат. Если не все, то, вероятно, многое из того, что рассказывают древние авторы, близко к действи­тельности. Светоний, в частности сообщает: «Но на Капри, оказав­шись в уединении, он дошел до того, что завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата. Собранные толпами отовсюду девки и мальчишки — среди них были те изобретатели чудовищных сладострастий, которых он называл спинтриями — наперебой сово­куплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасаю­щую похоть. Спальни, расположенные тут и там, он украсил картина­ми и статуями самого непристойного свойства и разложил в них кни­ги Элефантиды, чтобы всякий в своих трудах имел под рукой предпи­санные образец. Даже в лесах и рощах он повсюду устроил Венерины местечки, где в гротах и между скал молодые люди обоего пола предо всеми изображали фавнов и нимф. За это его уже везде и открыто стали называть козлищем, переиначивая название острова. Но он пылал еще более гнусным и постыдным пороком: об этом греш­но даже слушать и говорить, но еще труднее этому поверить. Он завел мальчиков самого нежного возраста, которых называл своими рыбками и с которыми он забавлялся в постели. К похоти такого рода он был склонен и от природы, и от старости» (Тиберий, 43— 44).

Калигула

Гай Цезарь Август Германик, в просторечии Калигула[389], вступил на пре­стол при самых благоприятных предзнаменованиях. От него, как от сына Германика и Агриппины, ждали смягчения жесткого режима Тиберия. И действительно, в первые месяцы правления Калигула оправдал эти ожида­ния. Он демонстративно подчеркивал свое уважение к сенату и народу и даже вновь вернул комициям право выбора магистратов. Преторианцы по­лучили богатые награды, народу были устроены великолепные цирковые представления и травли зверей. Своего двоюродного брата Тиберия Гемелла Калигула усыновил. Изгнанники были возвращены, а лица, запят­навшие себя доносами при Тиберии, наказаны.

Однако очень скоро с императором произошла резкая перемена. Он был сравнительно молод (25 лет), вырос на Капри, где Тиберий неотступ­но держал его при себе, вдали от государственных дел, в обстановке при­дворного раболепия. От своей матери Агриппины Калигула унаследовал неукротимый нрав, который у него выродился в психическую неуравнове­шенность. Через несколько месяцев после воцарения он приказал убить Гемелла и Макрона даже без видимости какого-нибудь судебного разбира­тельства. Легкомысленная трата запасов, накопленных Тиберием, приве­ла Калигулу к повышению налогов и к конфискациям как средству попол­нения государственной казны. В 39 г. он предпринял декоративный поход в Германию и в Северную Галлию, не давший никаких результатов. Зато по возвращении в Рим император устроил для себя грандиозный триумф, стоивший огромных денег (40 г.).

Правление Калигулы явилось важным этапом перерождения принци­пата в монархию. Императорский двор получил при нем стройную орга­низацию, в которой большую роль начали играть вольноотпущенники. Бла­годаря неуравновешенности императора, требования поклонения его осо­бе приобретали подчас самые нелепые формы (например, Калигула требовал себе божеских почестей, сравнивая себя с Юпитером, хотел сде­лать консулом своего любимого коня Инцитата и пр.), но исторически этот процесс был совершенно закономерен. Здесь сказывалось также влияние эллинистических монархий, где обожествление личности царя началось с Александра Македонского.

Террористический режим вызвал в 39 г. организацию заговора против Калигулы. Во главе его стоял начальник верхнегерманских легионов Гней Лентул Гетулик. В заговоре был замешан Марк Эмилий Лепид, муж Друзиллы, одной из сестер Калигулы[390]. Возможно, что его предполагали воз­вести на трон после убийства императора. Заговор был раскрыт[391], что по­служило поводом к новому взрыву террора. Сестры Калигулы Агриппина и Юлия, заподозренные в соучастии, подверглись изгнанию.

После возвращения императора из Галлии в 40 г. был организован вто­рой заговор с участием

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату