История Рима

преданий.

Нума Помпилий

Вторым царем был Нума Помпилий. Традиция называет его сабином из г. Кур (Cures). После смерти Ромула сенат избрал его римским царем за справедливость и набожность. Ему приписывается религиозное устрой­ство Рима: создание жреческих коллегий, календаря и проч. В этой части в легенде есть несомненные этиологические черты. Но сабинское происхож­дение Нумы отражает какие-то моменты реальной действительности, тем более что имя Помпилий — сабинское. Традиция рассказывает, что, при­ быв в Рим, он сначала поселился на Квиринале, а затем построил себе дворец на Велии, между Квириналом и Палатином. Получается интерес­ное совпадение с археологическими данными о первом появлении могил «погребателей» на внешних холмах. В науке высказывалось предположе­ние: не означает ли постройка дворца Нумы на Велии объединения обеих общин — палатинской и квиринальской? Указывают также, что введение Нумой 12-месячного календаря вместо старого 10-месячного имеет под собой какой-то реальный факт, поскольку такая реформа не могла про­изойти стихийно, а была актом сознательной воли законодателя.

Многие античные писатели упоминают о реформе римского календа­ря, а детальный рассказ о ней сохранился в изложении Плутарха (Нума,18—19): «Занимался Нума и движением небесного свода... При Ромуле в исчислении и чередовании месяцев не соблюдалось никако­го порядка: в некоторых месяцах не было и 20 дней, зато в других — целых 35, а в иных и того более. Римляне понятия не имели о разли­чии в обращении луны и солнца и следили только за тем, чтобы год неизменно состоял из 360 дней. Нума, высчитав, что лунный год раз­нится от солнечного на 11 дней и что в первом 354 дня, а во втором — 365, удвоил эти 11 дней и ввел дополнительный месяц, повторявший­ся каждые два года и следовавший за февралем; его продолжитель­ность — 22 дня. Однако оказалось, что применение этого средства, которое, по мысли Нумы, должно было сгладить указанное различие, впоследствии потребовало еще более решительных поправок. Нума изменил и порядок месяцев. Март, который прежде был первым, он поставил третьим, а первым — январь, занимавший при Ромуле один­надцатое место, тогда как двенадцатым и последним был тогда фев­раль, ныне — второй месяц. Многие считают, что январь и февраль вообще прибавлены Нумой, а что сначала римляне обходились деся­тью месяцами, подобно тому, как иные из варваров обходятся тремя, у греков же аркадяне — четырьмя и акарнанцы — шестью... О том, что у римлян в году было не двенадцать месяцев, а десять, свидетельствует название последнего из них: до сих пор его имену­ют десятым. А что первым был март, явствует из порядка месяцев: пятый после марта так и зовется пятым, шестой — шестым и так далее. Между тем, ставя январь и февраль перед мартом, римлянам пришлось означенный выше месяц называть пятым, а числить седь­мым. С другой стороны, вполне разумно предполагать, что Ромул посвятил первый месяц Марсу, чьим именем месяц и назван. Второй месяц, апрель, назван в честь Афродиты: в апреле приносят жертвы богине, а в апрельские календы женщины купаются, украсив голову венком из мирта. Некоторые, правда, считают, что слово «апрель» никак не связано с Афродитой, поскольку звук «п» в первом случае не имеет придыхания; но этот месяц, падающий на разгар весны, пус­кает в рост всходы и молодые побеги — таков же как раз и смысл, заложенный в слове «апрель». Из следующих месяцев май назван по богине Майе (он посвящен Меркурию), июнь — по Юноне. Впро­чем, иные говорят, что эти два месяца получили свои наименования по двум возрастам — старшему и младшему: «майорес» (maiores) по-латыни — старшие, «юниорес» (iuniores) — младшие. Все осталь­ные назывались порядковыми числами в зависимости от места, кото­рое принадлежало каждому, — пятый, шестой, седьмой, восьмой, девятый и десятый. Впоследствии пятый был назван июлем в честь Цезаря, победителя Помпея, а шестой августом в честь второго им­ператора, именовавшегося Священным. Седьмому и восьмому До­мициан дал свои имена, но это новшество продержалось недолго: как только Домициан был убит, они опять стали называться по-пре­жнему. Лишь два последних всегда сохраняли каждый свое первона­чальное название. Из двух месяцев, прибавленных или перестав­ленных Нумой, февраль — очистительный месяц: таково, во-первых, почти точное значение этого слова, а во-вторых, в феврале приносят жертвы умершим и справляют праздник Луперкалий, во многом близ­кий обряду очищения. Первый месяц, январь, получил свое имя по богу Янусу. Мне кажется, что Нума лишил первенства март, назван­ный в честь Марса, желая во всем без изъятия гражданскую доблесть поставить выше воинской. Ибо Янус, один из древнейших богов или царей, сторонник государства и общества, по преданию, неузнавае­мо изменил дикий, звериный образ жизни, который до того вели люди...» (пер. С. П. Маркиша).

Тулл Гостилий и Анк Марций

В образах двух следующих царей — Тулла Гостилия и Анка Марция — есть моменты дублирования Ромула и Нумы. Тулл Гостилий отличался воинственностью: он разрушил Альбу Лонгу, воевал с Фиденами, Вейями, сабинами. Жителей разрушенной Альбы он переселил в Рим, дав им права гражданства, а знать зачислил в сенат. В лице Анка Марция Рим снова получил царя-сабина. Он был внуком Нумы и в области богопочитания старался во всем подражать деду.

Однако не все здесь дублирует двух первых царей. Разрушение Альбы — по-видимому, исторический факт, хотя и окутанный густым покро­вом легенды (битва трех братьев Горациев с тремя братьями Куриациями, жестокая казнь изменника Меттия Фуфеция и проч.). Несомненно, исто­рична постройка царем здания для заседаний сената, получившего назва­ние Гостилиева курия. Такое здание действительно существовало в Риме и считалось очень древним. Во всяком случае, оно существовало задолго до того, как в конце III в. выдвинулся род Гостилиев, который мог бы дать ему свое имя.

Что касается Анка Марция, то его многочисленные войны, во всяком случае, не дублируют Нуму, который не вел ни одной войны. Конечно, мно­гое в деятельности Анка является позднейшей выдумкой: переселение жи­телей завоеванных латинских городов на Авентин, присоединение Яникула (холм на правом берегу Тибра) и обнесение его городской стеной, построй­ка римской гавани Остии у устья Тибра и проч. Но в целом расширение Рима в сторону моря и этрусского берега Тибра показательно. Это свиде­тельствует о начале каких-то реальных отношений с этрусками, отношений, которые становятся более интенсивными в правление следующего царя.

Самой знаменитой и самой трагической является легенда о братьях Горациях, переданная Титом Ливием (I, 23—26). Когда между рим­лянами и альбанцами началась война, сама судьба помогла избежать кровопролития: «Было тогда в каждой из ратей по трое братьев-близ­нецов, равных и возрастом, и силой. Это были, как знает каждый, Горации и Куриации, и едва ли есть предание древности, известное более широко; но и в таком ясном деле не обошлось без путаницы насчет того, к какому народу принадлежали Горации, к какому — Куриации. Писатели расходятся во мнениях, но большая часть, на­сколько я могу судить, зовет римлян Горациями, к ним хотелось бы присоединиться и мне. Цари обращаются к близнецам, предлагая им обнажить мечи, — каждому за свое отечество: той стороне доста­нется власть, за какою будет победа. Возражений нет, сговаривают­ся о времени и месте. Прежде чем начался бой, между римлянами и альбанцами был заключен договор: чьи граждане победят в схватке, тот народ будет мирно властвовать над другим... Когда заключили договор, близнецы, как было условлено, берутся за оружие. С обеих сторон ободряют своих: на их оружие, на их руки смотрят сейчас отеческие боги, отечество и родители, все согражда­не — и дома, и в войске. Бойцы, и от природы воинственные, и обо­дряемые криками, выступают на середину меж двумя ратями... Подают знак, и шесть юношей с оружием наизготове, по трое, как два строя, сходятся, вобрав в себя весь пыл двух больших ратей. И те, и другие думают не об опасности, грозящей им самим, но о господстве или рабстве, ожидающем весь народ, о грядущей судьбе своего отече­ства, находящейся теперь в собственных их руках. Едва только в пер­вой сшибке стукнули щиты, сверкнули блистающие мечи, глубокий трепет охватывает всех, и, покуда ничто не обнадеживает ни одну из сторон, голос и дыхание застывают в горле. Когда бойцы сошлись грудь на грудь и уже можно было