музыке звучать, даже напевал негромко, когда никто не слышал. Потому что, если бы кто-нибудь из пацанов узнал про музыку в голове…
Брига сплюнул под ноги. Музыка… Год назад он вернулся в этот город, прижимая к груди гармошку. Почему-то тогда он верил, что гармонь спасет его, прикроет лакированным боком. Не спасла. Но как же с ней было хорошо: вроде как стены раздвинулись — и города больше нет, и детдома — ничего, только музыка и он. Да и не надо его спасать, сам прорвется, не малолетка уже.
И все-таки плохо, что Тега уходит в этом году. С ним спокойнее. Чудно получается: он ведь опасался старшаков, знал, что Рыжий попытается наехать — а вот они как раз и не трогали. Это свои! — Брига долбанул по скамье кулаком — свои пацаны зубы скалили! Он вспомнил, как враз опустело несколько коек рядом. Алена как-то рассказывала, что у индусов были неприкасаемые, целая каста — так вот Брига сидел в этой касте по самую макушку. С ним никто не садился за один стол — этого даже Тега изменить не мог. Хотя то, что Бригу не трогали, было его заслугой. Но ведь не будешь вечно прятаться за его спиной.
Три дня назад Брига врезал Кольке Дронину. Хорошо врезал. Он вспомнил, как резко въехал Кольке поддых и потом по шее; как загнулся Дронин, захватал воздух ртом, точно рыба на берегу. Из-за одного только слова. И с этим словом Бриге жить до конца детдома — значит, еще пятый, шестой, седьмой, восьмой классы. Четыре года. А потом куда? Какая разница, вон хоть в фазанку, потом в армию, а потом он уже взрослым станет, и никто ему ничего не скажет, ни одна сука ему в спину кукарекать не посмеет. И не потому, что Тега башку отвернет, а потому, что и сам Брига сможет за себя постоять. Надо только Тегу попросить еще пару приемов показать. Брига соскочил с холодной скамейки и резко лупанул воздух жестким кулаком: раз, еще раз, теперь ногой, с поворотом… и с размаху шлепнулся на землю. У него еще не выходило так ловко, как у Теги — ну да получится! Он все равно стал сильнее, вон и подтягивается уже двенадцать раз легко, а если через жилу, то и шестнадцать может. Физрук хвалит. Брига улыбнулся в серое сентябрьское небо. Ничего, ничего он еще докажет, всем докажет…
— Брига! — махнула рукой Алена.
Перескакивая через ступеньки, Женька понесся к ней.
— Баян возьми… — а глаза красные-красные, и по щеке черная дорожка.
С баяном через ступеньки не поскачешь.
— Ты ревела?
Алена мотнула головой.
— Не ври, Ален, вижу же… Что, не взяли?
— Идем к Алексею Игоревичу.
— Зачем? Сплясать, если только… Идем домой, а? — попросил Женька, но покорно поплелся за девушкой.
Алексей Игоревич сплясать не попросил, инструмент расчехлил, на звук попробовал, поморщился, но махнул рукой:
— Ладно, «Тула» тоже инструмент неплохой, звук есть. Старенький, но пойдет, пойдет пока. По воскресеньям будете привозить ко мне. В школу не возьму. Пропустит хоть одно занятие без уважительной причины — считайте, уговора не было. Да, и еще, я не профессор. Зовите меня Алексей Игоревич.
Алена прикрыла рот ладошкой и покраснела.
В коридоре вкусно пахнущая женщина вдруг схватила ее за рукав.
— Скажите, это же сам Андрейченко, да?
— Алексей Игоревич…
— Он вашего мальчика взял?
— Сказал, чтоб приводила по воскресеньям.
— К нему?
— К нему.
Женщина подняла глаза к небу.
— А сколько он берет за уроки?
— Да ничего он не берет, — виновато вздохнула Алена. — Ничего.
— Лучший педагог города! — дама шагнула к Алене, как будто обнять хотела. — Вам повезло! У вас мальчик талантливый!
— Я не знаю…
— А что тут знать? — возмутилась дама. — Сам Андрейченко взял!
— Он, видать, важная птица, — усмехнулся Брига на улице. — Мне вроде как повезло.
Алена кивнула:
— Повезло.
Глава 13
Хорошая штука — траур!
Шум, гам, суматоха: старшаки с завхозом поехали за еловыми ветками, Лариса Сергеевна с физруком поставили в холле портрет мордастого дядьки Брежнева, перечеркнутый с уголка черной ленточкой, рядом установили флаги — комсомольский, пионерский, — и огромное знамя, которое раньше хранилось в кладовке у завхоза, на случай демонстрации. Почетный караул меняют каждые пятнадцать минут. Все честь по чести, пионерам даже парадную форму выдали. Правда, не сразу: сначала завуч Лариса Сергеевна и пионервожатая Катенька долго спорили, надо парадку или нет, ведь не праздник, траур же. Потом решили облачить девчонок в юбки и белые блузки, а мальчишек обязали только обычные рубахи сменить на белые. Женька был рад: он терпеть не мог парадку с идиотской пилоткой, которая все время сползала набок. Его в общей суете особо не задействовали, и он слонялся по кипящему муравейнику без дела. А вокруг все бегали почти радостно: смерть Брежнева здорово разнообразила обычный распорядок жизни.
Еще утром их воспитательница с умильно-трагическим лицом сообщила:
— Сегодня ночью скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев.
Никто с ходу и не понял, что делать, радоваться или огорчаться, но она добавила:
— На всей территории Советского Союза траур, приспущены государственные знамена, отменены праздники, в школах объявлен трехдневные каникулы…
И тут все разом гаркнули:
— Ура!
Ленаванна покраснела, закашлялась и прошипела:
— Тихо, тихо, идиоты!
Ребята примолкли, но тут же басовое «ура» донеслось из комнат старших.
— Сбор в актовом зале через десять минут. Зарядки не будет, — вздохнула воспитательница.
Второй раз «ура» уже никто не крикнул, радовались про себя, но Ленаванна обреченно махнула рукой и хлопнула дверью.
В актовом зале воспитанникам долго рассказывали про светлый путь Леонида Ильича и про то, что все они должны быть счастливы, их детство под мудрым руководством партии обеспечено; чем именно — Брига прослушал. Зато понял, что в Италии много беспризорников и им негде жить, они предоставлены сами себе. «Там тепло, там апельсины растут на деревьях, можно и на улице жить», — подумал он без тени сочувствия несчастным итальянским детям.
Женьке привиделось море — огромное, до горизонта, синее-синее, — и жаркое солнце. Горло перехватило чуть не до слез: воля… Брига одернул себя: еду всегда найти можно, но в мороз без крыши над головой — смерть. Надо переждать сумрачную зиму, а тогда уж… Женька глянул на окна, затянутые искристым узором. Суровый выдался ноябрь. Утром, когда ребят выгоняли на зарядку, холод пробирал до костей; но все быстро согревались, после пары кругов по полю хотелось скинуть курточку. Совсем неожиданно Брига нашел для себя радость: взять да и подтянуться больше всех; ему вообще нравилось опережать других во всем, в чем только получалось. Любить его от этого больше не стали, но всякий раз Брига чувствовал сладкое и одновременно едкое чувство победы. Ее ни с кем нельзя было разделить, но ею можно было ткнуть в ухмыляющиеся морды.
