— Козел и фраер дешевый, — прошептал Тега.
Рыжий включил фонарик. Женька вскинулся, глядя на своего мучителя. Кастет усмехался, оглаживая пуговицы на ширинке. Неторопливо расстегивал и снова застегивал. Его рука двигалась словно сама по себе, уверенная такая, в его, Женькиной, слабости уверенная… Странная и страшная волна поднялась вдруг, сметая и мальчишеский ужас, и боль, и предательское молчание спальни. Ненависть. Ненависть. Ненависть. К кому сильнее, к ним? Или к себе, жалкому, убогому?..
— Иди ты! — отчаянно завопил Женька, вскакивая на ноги.
На миг Кастет застыл. Он всего ожидал, всего, но что сейчас этот салага посмеет его, Кастета, послать?!
— На! — и он с размаху въехал кулаком в упрямые губы.
Во рту у Женьки стало солоно от крови.
— Зуб, падла! — вскрикнул он.
— Падла, тварюга, на троих распялим!
Женька сжал крохотные кулаки.
— Хлебало ему подушкой закрой, — рявкнул Кастет Теге, толкнул Женьку на кровать, стянул с него сатиновые трусы.
— Охренел, Кастет? — Тега дернул приятеля за плечо.
Тот обернулся, отшвырнул руку.
— Это ж Колыма, нафиг, — пробормотал Тега.
— На! — Рыжий сунул ему в руки подушку.
Тега растерялся. Чего бы проще — швырнуть ее на затылок и мордой мальчишку в матрас вдавить; а руки не слушались.
— Не трожь ты его, — почти шепнул Тега. Никто его не услышал.
— Че замер? — Рыжий вырвал подушку — как тонну груза снял, — придавил Женьку к кровати.
Мальчишка взбрыкнул, пытаясь ударить вслепую. Может, начни он сейчас просить, умолять, Кастет бы и сжалился, но Женька молчал, вырываясь, захлебываясь болью и страхом, молчал, молчал. Бился отчаянно, в липкой тишине, и все не верил, что они сделают с ним это, с ним, Женькой Бригунцом.
Возня эта, видимо, прискучила Кастету, он сильнее надавил на подушку. Женьке на миг показалось, что ему в горло кто-то вколачивает тяжелый, острый кусок льда. Лед пополз к сжавшимся в комок легким, разрывая грудь, а потом не стало ничего. Женька не почувствовал, как ослабили подушку, как Кастет шлепнул его по ягодицам, как прошептал даже ласково:
— Тебе понравится, Женечка.
— Почему он не орет? — вырвалось у Теги.
Кастет застыл на долю секунды, охнул испуганно, рывком перевернул мальчика. Тело покорно распласталось на кровати, раскинув ватные руки.
— В туалет его тащи, — просипел Кастет.
Вода… вода… вода… Женька разлепил тяжелые веки.
— Жив, сука! — рявкнул Рыжий и подавился воплем: пятерня Кастета с хода запечатала ему рот.
Женька мотнул головой, отгоняя бордовый туман. Кастет почти миролюбиво фыркнул:
— Оклемался?
Даже губы растянул в улыбочке. Женька молчал; рука повисла плетью. Попробовал двинуться, но плечо свело, мальчик взвыл. Босой, голый — это он? Он, Женька Бригунец? И тут же жарко и горько, до бешенства долбанул стыд, бессильный, а оттого еще более жгучий. Мальчик хотел закричать: «Да пошел ты!» — но вышел то ли клекот, то ли бульканье.
Женька сполз на мокрые каменные плиты пола. Его не держали, стояли вокруг. Кастет даже папиросу достал, закурил. Женька натянул майку на коленки, сжался — не от страха, от гадливости, от омерзения к самому себе. «Я, козел и фраер дешевый», — отдалось в голове.
— Не вышло любви у нас Женечка-а-а, — протянул Кастет, ткнув мальчика ногой в бок. — Не плачь, милая-я-я, еще успеем. — И заржал громко, вольно.
«Нельзя сидеть, плакать нельзя», — скомандовал себе Женька.
Он поднялся — хотелось гордо, а вышло совсем плохо — пошатнулся, схватился за раковину и закричал от боли, и не смог сдержать слез. Кастет игриво шлепнул мальчика по ягодицам:
— Не скучай, Женечка…
И накатило страшное, непонятное, чего не было отродясь и чему Женька еще не знал имени, ненависть, как она есть, вперемешку со стыдом, страхом, бессилием. Мальчик скатал во рту комок слюны с кровью пополам и харкнул в смеющуюся рожу.
В коридоре было тихо. Тега прислонил пацана к стенке — тот сполз. Тега присел на корточки, прислушался — дышит.
Защищать пацана было бессмысленно. Кастет его все равно отымеет, если захочет, Теге вмешиваться не с руки. А он встрял, оторвал Кастета от избитого, полуживого Женьки. Зачем? И что теперь с ним делать? Не дай Боже воспетка пойдет, встрянет же. Черт. Ну, да не бросать же здесь. Хоть в комнату закинуть. Утром будет видно, что к чему, главное, чтоб пацан молчал.
Брига очнулся от дикого крика Генки. Тот бессмысленно вопил, стоя во весь рост на кровати: «А-а-а- а-а-а!»
Крик захлебнулся, зажатый ладонью Теги. Но на первом этаже уже зашевелились воспитатели.
Тега метнулся к дверям:
— Молчи, Женечка, а то вон, его распялим, — кивнул на Генку.
Женька лихорадочно попробовал натянуть трусы, боль свела левую руку и часть спины, мальчик застонал, рванул неподдающуюся одежду.
В комнате зашевелились, ожили. Солдатиком вскочил на койке Олежка Чухнин, точно нехотя вылез из под одеяла Санька Солдатов, оперся на руку Мишка Рузанов, вытянул тощую шею Карим Радаев — один за одним, мальчишки выныривали наружу. Они уставились на измочаленного Женьку так, что тому не спрятаться было от этих взглядов. Смотрели то ли с жалостью, то ли с омерзением — Женька чувствовал себя отравленным и грязным.
— Ну, что шары выкатили? — крикнул он зло.
Ему не ответили. Женька заозирался, догадываясь, о чем они сейчас думают. Но еще надеялся, что, может, ему показалось, ведь ничего же не было. Но Карим уронил осторожно:
— Ты это спи… а?
Остальные будто только этого и ждали.
— Же-е-ень, — протянул Генка. — Ты не сдавай их. Они же меня, как тебя.
— Что меня? — озлился Женька. — Ну, что меня?
— Сам знаешь. Ты не думай Жень, мы никому…
Загудели, придвинулись ближе, разглядывали, как диковинную зверушку, пристально, точно перед ними уже был не Женька Бригунец, а кто-то совсем другой и незнакомый, и как обращаться с этим новым существом мальчишки пока не знали. Но прикасались опасливо, точно замараться боялись:
— А сильно больно? — в упор спросил Карим вдруг, с любопытством спросил, острым, назойливым.
Ровный гул утих.
Женька не ответил. Карим шмыгнул носом и настойчиво переспросил:
— Ну, скажи, там же теперь порвано, да? А, Женьк?
Родное имя остро ударило. Женя, Женечкаа-а-а. Он не Женька, он Женечка-а-а! Сотни раз слышанное, единственное, что передала ему мать, поскупившаяся на все остальное. Красивое, сильное мужское имя — Евгений, Женька, — кровавой слизью сворачивалось на губах, жгло каждую клеточку изломанного тела, рвалось с серых скомканных простыней, кричало предательским молчанием друзей, всех, кому доверял, и кто так легко позволил его сломать. Имя само стало злом и болью, липким страхом и унижением. И не сдерживаясь, во всю силу здоровой руки, ударил в остренькое лицо Карима.
— Я не Жень, — сначала тихо, а потом во всю мощь легких рявкнул мальчишка: — Я не Женька!
