И ждал уже, что сейчас навалятся, но от него отшатнулись растерянно, даже Карим не ответил. А Женьке вроде и хотелось, чтоб кинулись, чтоб попробовали сейчас, и тогда, тогда он доказал бы, доказал бы, что не было ни черта, что не так-то просто его опустить…
— Слышали все? Я не Женя!
— А кто ты? — только и спросили.
— Я? — мальчик лихорадочно перебрал в памяти все слышанные чужие имена, потому что своего у него уже не было. Только фамилия, вписанная в свидетельство случайно, просто потому что ее носил нашедший его в свинцовом гробу камеры. Звучная фамилия — Бригунец. Как всплеск воды на перекате, как звон серебряных звезд, как бряцанье рыцарских шпор.
— Я — Бригунец. Я — Брига!
Брига. Бригантина. Синее море смеется под солнцем, и у горизонта паруса, белые, как надежды. И нет уже кораблю хода в узенькую, темную бухту, пусть шторм, пусть ветер, пусть хлещет в паруса шалый ливень. Но теперь — нет, бригантине нет хода назад. Бригантина. Брига.
И пацан почти пропел, точно примеряя новое имя, и вдруг захохотал истерически, на надрыве: «Брига! Суки, съели? Я Брига. Брига. Не Женечка-а-а!»
Не было в нем в тот момент ни боли, ни страха, ни жалости к самому себе. Было только решение, простое и страшное: он убьет Кастета. Как он это сделает, Брига еще не решил. На миг прислушался к себе и удивился тоже на миг: он совсем не боялся Кастета, в нем умер тот молчаливый пацаненок, страшащийся подать голос. Нет. Он теперь Брига! Другой. Веселый и смелый.
Генка глянул на кровать, на простынь, щедро измазанную кровью, и вдруг всхлипнул раз, другой…
— Не сдавай, а? — прижался мокрым от слез лицом к руке друга.
Брига вдруг сообразил, что Генка все еще сидит на полу, и потянул мальчика вверх.
— Встань, Генка, хватит. Не сдам. А ты не бойся, не надо бояться.
Ему стало остро жалко их, запуганных и маленьких. Брига не осознавал, что ростом он ниже многих и младше доброй половины. Но зато твердо знал, что теперь он не боится. И еще то, что выхода у него теперь нет. Или он Кастета, или, или…
— Я убью его, — тихо сказал Женька.
Услышал только Генка и испуганно уставился на друга.
— Да как же?.. Он же…
— Кащей Бессмертный! — хохотнул Брига. — Слово. Убью.
— Кого? — устало бросил Олег.
— Кастета.
Короткий смешок прокатился по спальне.
— Валяй, — согласились вяло.
И потянулись по кроватям, будто и не было ничего.
Глава 5
Две правды
«Мы не должны допустить, чтобы этот случай стал достоянием гласности, — негромко повторил Владлен Николаевич. — Однако мы должны разобраться, как такое случилось, что нашего воспитанника…» Директор пожевал нечто незримое, и последнее слово скользнуло под ноги. Никто его не услышал. Но все поняли, о чем речь. Месяц коллектив лихорадило от министерской проверки. Люди в кашемировых пиджаках уже начали улыбаться, принимать нехитрые знаки внимания. И статус школы образцового порядка был совсем уже близок. Давно были закуплены продукты к итоговому банкету. Но если только…
Это «только» зависло над длинным столом директора, как облако серого дыма. Оно разъедало глаза и пугало близостью огня.
Педагоги не рисковали переговариваться, и тщательно отводили глаза.
Завуч монотонно катала по столу импортную ручку. Ушла в непомерно большой ворот пушистого свитера худенькая учительница биологии. На рыхлых щеках старшего воспитателя расцветали алыми маками яркие пятна.
— Анна Егоровна, что вы имеете сообщить по поводу инцидента? — Голос директора был строгим и суровым, и, пожалуй, даже чересчур грозным.
— Я? — старший воспитатель испуганно захлопала ресницами. — Тогда Ольга Станиславовна дежурила. Добросовестный педагог. Не было нареканий… Ничего не слышала… кто же знал?.. — говорила она все тише и тише и под конец перешла на еле слышный шепот. — Мы ж не знали, что его…ну… попытаются… — пятна проступили ярче.
Директор пожал плечами:
— А вы должны были знать! Вы воспитатели. Вы в детских душах обязаны читать, как в открытой книге. Лариса Сергеевна!
— Я! — чертиком из табакерки выскочила завуч.
Директор поморщился досадливо:
— Излагайте!
— Я думаю, что все… несколько преувеличено. Сам факт не был подтвержден официальной медициной. Возможно, Нине Афанасьевне показалось. Я думаю, товарищи, надо занести в протокол, что имели место побои.
— Какой протокол-то? — опешила секретарь Катенька. — Сказали же: ничего не писать! Я и не пишу.
Директор впервые улыбнулся. Катенька у всех вызывала улыбку, круглолицая, румяная, как матрешка. Августовское яблоко, полное сладкого сока.
— Все правильно, Катень… Катерина Андреевна. Протокола не надо. Сейчас любой слух может бросить… — Он на миг замешкался, соображая, говорил ли уже про тень и семью, но закончил: — Способен бросить тень на доброе имя дружной семьи.
— Семьи! — усмехнулась Алена.
С той самой минуты, как Женьку перевели в лазарет, она пыталась узнать, что произошло, но никто ничего не знал или не хотел говорить. Алена видела мальчика мельком, через стеклянную дверь, успела разглядеть разбитые губы и поначалу не понимала, почему ее не пускают к ребенку. Драки в детдоме — дело обычное. Потом поползли страшные слухи. Кто первым сказал жуткое слово «изнасиловали», Алена уже не помнила; а может, и не говорил никто, сама свела в одно целое мозаику детдомовских сплетен.
Старенький фельдшер Нина Афанасьевна нашла ее в кабинете истории только нынче утром и, пряча глаза, сказала:
— Я продержу его недели две в лазарете, а потом добивайтесь перевода в областной детдом.
— Почему в область? — удивилась Алена.
Нина Афанасьевна посмотрела на нее, как на несмышленыша, и очень четко выговорила:
— Педерастия, девочка, — а воспитанники воспринимают произошедшее именно так, — особый случай. Слухи о таком разносятся быстро. Куда бы Бригунец ни прибыл у нас в районе, о нем сразу все все узнают. Детдом, милая, та же зона: здесь выживает сильнейший. Слабого просто забьют.
Алену как черной пеленой накрыло. Жуткое слово «педерастия» никак не вязалось ни с детьми, ни тем более с ее Женькой. Она впервые не могла сообразить, что делать, и почему-то тупо накручивала на карандаш и без того размочаленные углы карты шведской войны. По зеленому полю в густом мареве слез расползались синие и красные стрелки.
— Пойдемте, я дам вам корвалол, — сказала фельдшер. — Возьмите себя в руки. Необходимо защитить пацана.
— Может, вы ошиблись? — без особой надежды прошептала девушка, сжимая лекарство с удушливо-мятным запахом.
