И третье, когда помощник вслух объявил, что, глядя на Изабеллу де Тахо, он счастлив, что тоже чистокровный северянин. В отличие от всякого отребья.
– Почему тоже? – возразила та на весь корабль. – Я астурийка, чего по вам не скажешь, но имею честь быть испанкой, как большинство добрых людей на борту. Чем и горжусь.
Помощник посмотрел в аспидные глаза, позеленел и идею подбить клинья к знатной, состоятельной и почти одинокой пассажирке похоронил. Причем убедил себя, что виной тому слишком длинный нос и тяжеловатый подбородок.
Скоро выяснилось, что качка ей нравится, а мерзостнейшая зыбь только аппетит раззуживает. За такой луженый желудок команда донью Изабеллу начала уважать. Сами проглоты, и ценят таких же. Начали сочинять, что, мол, без морского корня так держаться никто не может. Больше всего им понравилось, что за лимон у доньи Изабеллы можно выудить порцию вина, что полагается всякому пассажиру на день – разбавить подпорченную воду. Пришлось пресечь, чтоб не бросать в воду лишние тела. Лимоны-то, и правда, помогают, да только не от морской болезни, от цинги. Благодаря кислым плодам шанс дожить до Америк у испанцев куда выше, чем у англичан и французов, которые вместо вина и лимонов употребляют ром да водку.
Проблему Бернардо разрешил, совершив обмен официально: поменял довольствие боящейся захмелеть черноглазой. Девчонка уверяет, что для борьбы с заразой лимонная кислота ничем не хуже винной… Заодно и понял кое-что. Если испанка боится вина, если мрачная да неразговорчивая, если о семье словечка не молвит, хоть режь, хоть стреляй? Если на ней такие наряды, что всякому ясно – в Новый Свет ее гонит не бедность? Переселенцы-бедняки – знай, поют! Для них океан испытание, исполненное надежды на лучшее. Если и царапает душу страх перед новой жизнью, так и его проще заглушить в доброй компании.
Изабелле компания явно не требуется. Наоборот. Незаметно повелось, что во всякую погоду она сидит на канатном ящике. В шторм – привязывается. Попытка согнать донью вниз в непогоду закончилась… хорошо. Без мертвецов и увечий. Молчит. Или шепчет тихонько. Иные подслушали, разнесли. Оказалось – стихи. Проговаривает, пересказывает, меняет слова. Окатывает, как волна гальку.
Это еще самое бодрое. А так…
Бредит – и не поймешь, наяву или во сне. Если спускается вниз, в темную каморку с парусиновыми стенами – лезет в сундуки, за фамильным оружием. Чистит пистолеты, меч. И наваху точит. Шума-гама, иные переселенцы-то с семьями – словно и не замечает. Посмеешь отвлечь – пронзит сердитой тьмой очей, да так, что второй раз не побеспокоишь.
Еще у загадочной доньи правая рука ранена. Под широкими буфами рукавов прячется повязка. Женщины заметили, а дети – вездесущие, кроме порохового погреба, – и подсмотрели. К тому же парусиновые стены каюты никак не мешают слышать, как она скрипит зубами, когда неумелые руки служанки причиняют боль.
Кстати, о слугах: их расспрашивали, но семья нанята недавно и на испытательный срок. Пока им хозяйка, несмотря на странности, скорее нравится.
Пассажиры и экипаж флейта могли лишь видеть наружное – девушка погружена в себя, не ест, почти не спит, грезит с открытыми глазами. Любого, кто пытается заговорить, бьет копьем черного взгляда. Который, однако, об боцмана – как летучие рыбы об палубу, он даже разговорить пытался. Не вышло. И все же, на миг, Изабелла приоткрылась. Когда он в очередной раз выговаривал грозовой туче с канатного ящика, что не следует быть такой хмурой, что беды позади, а впереди Новый Свет. В который все и едут, чтоб Старый оставить за плечами.
– Я не все, – буркнула черноглазая, – я еду, чтоб вернуться. Потом.
И ни следа улыбки, только ноздри чуть раздула. Стало ясно: вернется. Если выживет. Но если выживет, кое-кого ожидает ад. И на земле, и после.
О чем думала Руфина, которую только телесная боль и монотонная работа отвлекали от боли душевной? Точно знает разве наполовину сточенный клинок навахи. Два месяца пути – и два месяца бездеятельной боли – вылепили из двух личин одну личность подобно тому, как долгая плавка в тигле порождает булат из железа и чугуна. И придали ему должную форму.
Сколько раз среди встающих на дыбы валов ей приходило на ум: «Отринь месть. Прости! И будет тебе новая жизнь, новое счастье… Твои враги – поборники христианской веры, они заблуждаются, но искренне. Они не узнали в тебе и твоих близких христианских душ? А ты приглядывалась к душам тех, чьей кровью обагряла меч в севильском порту?» Руки охватывали голову, но голос приходил не сквозь уши. «Ты девушка. У тебя в этом мире другое назначение, не зачитывать параграфы, не колоть и рубить. Месть – не твоя забота. Создай семью, роди наследников отцовской чести – пусть они ее восстановят. А тебе… неужели не хочется уютного дома и доброго мужа – своего, родного?»
Так – всю ночь и весь пасмурный день, не умолкая. Когда же заря перекрашивает волны в цвета безжалостного пламени, когда с ясного неба спускается к самым мачтам безжалостное светило – звучит иной голос. «Искорени скверну! Ты слуга Закона, так покарай тех, кто назначил Законом самих себя, за мзду малую! Зуб за зуб, око за око, жизнь за жизнь и огонь за огонь! Подними меч свой и иди!»
Меч недалеко: в сундуке с багажом. Не принято девушке таскать оружие на поясе. Лежит в сундуке… И то хорошо! Чуть не на стене у королевского советника Севильи не остался! Не подошел к девичьему наряду, а главное – очень примелькался. Способных узнать любимое оружие дона Диего де Эспиносы куда больше, чем тех, кто припомнит лицо Руфины де Теруан. А пистолеты все-таки пришлось поменять. Запомнил орден медвежьи головы? Вот под рукой новая пара, у этих на рукоятях скалят пасти львы. Когда в сердце гасла волна гнева, приходил змей. В парусиновой выгородке – ни выстрелить, ни метнуть наваху, от рукояти враг рода человеческого научился уворачиваться, и преловко! От него и сбежала на палубу, а толку? Даже когда искуситель не успокаивает сердце временным утолением боли – зато потом как плохо! – в голове крутится страшное.
Девушка знает: что бы она ни выбрала, змею этот вариант отлично подойдет. Выбрать покой и семью? Зло продолжит свою работу, ножи, пули и яды уничтожат немало хороших людей. Выбрать месть? Вести одинокий бой – без полномочий и чина, не по параграфам кодексов и обычаю, но своим разумением? Черная кровь врагов прольется на сердце бальзамом, но не погибнет ли душа? И не попадутся ли под тяжелую руку достойные люди?
Вероятно, сошла бы с ума – да хитрый боцман подсунул чистильщице пистолетов работенку: корабельные пушки. Упросил взглянуть, помочь… Смиренно выслушал брошенный в воздух упрек олухам, что не обиходили оружие. И довольно наблюдал, как так и не покинувшая до конца свой внутренний мир астурийка возится с малокалиберными защитницами корабля. Пусть обзывает их «плевалками», все равно старается – и женская ласка идет пушкам на пользу.
Любо-дорого смотреть, как донья Изабелла холит бортовые батареи флейта: с тем же основательным вниманием, что и собственные пистолеты. Банит, чистит, колеса салом смазала, проверила крепления, чтоб в шторм не отвязались. Веревки сочла старыми и слишком короткими, велела заменить. Проверила: как откатываются, как наклоняются. Как ствол над лафетом качается, легко ли ходит клин, которым задают возвышение. Каждый день – наведывает.
Капитан заметил. Пошутил: у нас, мол, артиллерийский офицер завелся. Велел подарить донье Изабелле штормовую шляпу, а то ходит простоволосая, хуже портовой шлюхи. Глазам больно! Для валенсийца лента – не головной убор.
Девушка шляпу поняла, как назначение. Нашла охотников, не столько любителей пушек, сколько желающих развеять безделье, принялась муштровать. Мальчишки к ней прилипли все, да так, что солью не отгонишь, отчего команде стало не в пример меньше беспокойства. Зато банить, заряжать, накатывать пушку, обращаться с жаровней и пальником ученики наловчились до изумления. Черноглазая между тем словно и не просыпалась, так и хлопотала в забытьи. Как будто ей все равно, что делать, лишь бы занятие нашлось. Только когда пришла беда, распахнула глаза действительно широко. Прицепила меч. Рассовала по карманам пистолеты. И попросила весло.
Возражать боцман не стал. Спросил:
– Мозолей не боитесь? Кровавых? Сядете на банку, спрос будет, как со всех.
