– Я не должна была… Заигралась. Прости… Можно, я перевяжу? Я не могу сдвинуть края раны, чтоб она сразу заросла, и даже зашить не умею, но могу сварить мазь, чтоб быстрей зажила и не болела. Можно?
Губернатор громко кашляет. В английском слово одно, но по тону заметно, как в торопливых речах Изабеллы «ты» превращается в «вы». Оно и верно. Дворик заслонен от чужих взглядов, как от солнца, только широкими листьями пальм.
И за благодарным взглядом в сторону напомнившего о приличиях губернатора следует перечисление того, что нужно для снадобья. «Пригодится. И не только дону Патрику…»
На следующий день, ближе к вечеру, Патрик О'Десмонд, бывший капитан армии Ирландской конфедерации, принес присягу королю Филиппу Четвертому, поступив на службу в ряды ополчения острова Ямайка и был вполне доволен таким решением. А что еще он мог сделать, чтоб оказаться вблизи от доньи Изабеллы, но не под ее командованием?
Снял руку с Библии и отправился под пальму, любоваться вечерней жизнью колониального городка. Устроился на стуле, которые здесь отчего-то полагаются только мужчинам, принялся рассматривать фланирующую по площади перед губернаторским домом публику. Зрелище прелюбопытное! Достаточно полчаса последить за людьми, чтобы понять – то, что на первый взгляд кажется бессмысленным парадом, на деле – главное событие дня, которое заменяет жителям Сантьяго-де-ла-Вега разом и биржу, и клуб, и театр. Все они разом – и дельцы, и актеры, и публика. Приятно, полезно – для всякого, кто твердо стоит на ногах и успел стать частью города. Вот сеньорита де Тахо тоже не гуляет, сидит у окошка, перебирает бандольеры, точно четки. Каждую из деревянных висюлек развинчивает, проверяет, в каком состоянии порох. Не отсырел ли? Такова солдатская молитва.
Хорошо, что ее комната выходит на площадь. Ни подмигнуть, ни рукой помахать – неприлично, но смотреть можно. А вот она подняла к глазам часы, откинула крышку. Уставилась… почти на него. Мимо. На парадное крыльцо.
Сейчас совершится главное – к гражданам выйдет губернатор. Соберет сплетни и чаяния, деловые предложения и шутки. И еще раз покажет, кто власть на острове! Вышел, и живое колесо завертелось ему навстречу. И вдруг разлетелось на половинки. Всадник не столько слез со взмыленной лошади, сколько свалился. Из слов – одно знакомое.
– Пираты.
Лица суровеют. Вокруг губернатора собираются мужчины самого решительного вида. Иные, ни слова не говоря, расходятся. На сегодня осталось только одно дело. А вот девушка-капитан, так и не успевшая поменять пробитую шляпу, выбегает на площадь. И даже не зная испанского, кроме нескольких уже подхваченных слов… По жестам. По интонации. По военному смыслу.
– Готовьте «Ковадонгу», донья Изабелла.
– Мы не готовы. Припас не погружен, люди на берегу.
– Знаю. Но – они высадились на восточном побережье. Я собираю ополчение. Это всадники, с холодным оружием. Пика дешевле пистолета, а пираты в баталии не строятся. Но хотелось бы доставить и отряд горожан с мушкетами, а это быстрее всего сделать по морю.
Кивок.
– Мне нужно два часа.
Канонерку можно вытолкнуть в море и быстрей, но не нужно. Поднять полсотни ополченцев – это не вдруг. Теперь лишний человек, умеющий – нет, пока не биться, но отдать команду и остаться твердым в решительный момент, никак не помешает. Потому – встать. Подойти.
– Рассчитывайте и на меня.
Везти почти семь десятков человек на кораблике десяти саженей в длину? Если недолго, то можно, пусть и не слишком удобно. Парусная команда, несмотря на забитую палубу, управилась хорошо. Так что дошли, только вот – опоздали. Поняли еще до того, как завернули за последний мыс. По запаху гари.
Дон Себастьян, совершенно незнакомый, с чужим жестоким лицом, в кирасе и железной шапке, сидит на обуглившемся бревне.
– Зря. Все напрасно. Хуже, чем во Фландрии. Хорошо, что мы успели похоронить убитых. Чем позже вы, сеньорита, увидите, как выглядит сгоревший человек, тем лучше.
Руфина вспомнила отцовскую присказку: «Фландрия – это Ад».
– Мне довольно сгоревших домов.
Над свежим холмиком плачет, не скрывая слез, давешний вестник. Возвращался из города, услышал выстрелы, сдуру бросился на помощь. Бежать за подмогой пришлось все равно. Успешно. Четыре ноги быстрей двух. Увы, на плантации верховых лошадей больше не было… В результате опоздал и со спасением, и с местью. Все то же самое! Чужая боль вдруг становится своей. «Их опознали».
– Зачем?
– Видимо, провиант закончился. Денег то ли не награбили, то ли пожалели. Вот и завернули вместо французского берега к нашему. А сожгли… Видимо, пираты не поверили, что у хозяев нет ни золота, ни серебра. Сначала жгли хлева, сараи. Потом убивали рабочих. Требовали выдать деньги или открыть двери.
– Почему не открыли? Лучше отдать кошелек, чем жизнь.
– В семье было три дочери. Почти взрослых. Мы их нашли у окон. Рядом стволы. Все, что осталось от мушкетов. Хорошие были девочки!
Стало зябко. Выбор между огнем и позором… Что, если бы это ее спину лизало пламя? А оно и лижет! Незримое. Она сделала выбор. Лучше обречь себя, чем весь мир!
Руфина повернулась к могиле и скорбной фигуре сына и брата.
– Я не знаю вашего имени, сеньор, – сказала тихо, – но полагаю, что скоро увижу его в списках береговой охраны.
Единственное уцелевшее здание – часовня. Ее пираты жечь не стали. Нашли другое развлечение. Или угрозу для закрывшейся в доме семьи добрых католиков? Дерево – материал непрочный, но пули переносит неплохо, хоть и расщепляется. В нее выстрелили раз десять – но Богородица, собрав в складку боли пробитый лоб, все еще прижимает к себе безголовое тело младенца обрубками рук без кистей.
– Похоже на англичан, – говорит Патрик, – очень похоже. Они и в Ирландии любят стрелять по церквам. И убивать, конечно. Мы уж и не помним времен, когда англичане не убивали бы ирландцев. Но Испания ведь могучая держава?
– Король за всем не присмотрит. Вот и создал нас. Береговую охрану. А я не уследила… Даже не знала, что нужно следить!
– А что тут можно сделать? С одной пинассой успеть везде?
– Можно. Если заранее знать, куда нужно успеть.
Как работать с англичанами, она пока не знала. Зато к французам, для начала, подступиться оказалось совсем нетрудно. Взять тех, что недавно захватила. Свозить. И показать.
– Вы ведь католики? Если вам случайно удастся узнать о том, что английские еретики или гугеноты затевают зверство и святотатство, вам стоит предупредить меня. Заметьте, это не измена. Англичане – иноземцы, а гугеноты – мятежники. Так что я прошу о достойном истинного христианина деянии, которое не останется без вознаграждения. На этой земле и звонкими песо.
Обещали. Разумеется, об обещании забыли – но под вино в таверне сболтнули о щедрой испанке… И об увиденном – тоже! Нашлись менее разборчивые люди – а может, и более впечатлительные. Так у Руфины появились первые агенты на Тортуге. А в следующем выходе «Ковадонга» хорошо покрутилась в Наветренном проливе…
История шестая,
о кирках, заступах, какао, шелке и святой инквизиции
Руфине казалось – что-то должно перемениться, но нет, дон Себастьян снова в крахмальном воротнике вместо латного нашейника. Задачу ставит совсем не боевую, скорей, наоборот.
– Патента на репрессалии я тебе не дам, – режет по живому. – Не хочу, чтобы тебя зря утопили. На Тортугу собиралась, мстить, а? И вообще, о набеге – молчок. Не хватает, чтоб Гавана решила, что мы с тобой недостаточно стараемся. А пуще того, что к нам сюда ходить с товаром небезопасно…
Стоило рот открыть – ладонью по столу хлоп!
