– Пошли. Здесь нам больше делать нечего… Пора в море!
Кафтан с чужого плеча велик, рубаха тоже. Свой колет отобрала Хуана, заявила, что кровь нужно сводить, пока не засохла. Впрочем, это не беда. Вот то, что за три дня плавания заупокойную службу читать пришлось девять раз – утром, днем и вечером, плохо. Что поделать, раненых много, тяжелых тоже, а морю не прикажешь – не качать. Бросить или добить – и в мыслях не было, зато флот теперь напоминает плавучий лазарет. И все-таки полторы тысячи душ получили свободу!
Теперь госпиталем станет Сан-Хуан, с его двумя сотнями человек населения. Эскадра оставит там не меньше раненых. И полстолько здоровых. Присмотреть. Впрочем, никто не возражает. Ирландцы больше не нищие, золота и серебра в торговом городе нашлось немало. Достаточно, чтобы хватило раненым до поправки. Остальные останутся без гроша? Не беда, Ямайка – остров большой, еды и работы хватит на всех. Для тех же, кому хочется большего, есть город и море.
«Сеньор Роберто» тоже плывет дальше. Теснота теснотой, но на Ямайку корабли заходят чаще, и с нее куда проще выбраться в Старый Свет. Но у англичанина хоть спина не облезла! А ирландцы обгорели. Не все, но почти половина, среди которой, разумеется, Патрик О'Десмонд. Шляпу потерял, потом помогал что- то грузить и тянуть, скинул рубаху… Впрочем, и мази донья Изабелла взяла с собой ни много ни мало, а четвертной бочонок. Ровно на двадцать пять фунтов. На пять сотен «красноспинных» – немного? Так ожидалось не больше пяти десятков. Хорошо, не все ирландцы забывчивы.
– И как ты каторгу пережил?
– Так я работал под крышей…
Улыбается, хотя должен морщиться. Рука сама черпает зелье чуть более щедро, чем требуется, – вреда от этого не будет, а вот ощущения малость переменятся.
– Уууу!
То-то же! Нечего улыбаться на приличных девушек и товарищей по оружию. И мышцы напрягать, когда травница просит расслабить. Теперь попоешь!
Но Патрик больше не издает ни стона. Хотя ему уж и не до улыбок.
– Капитан, ты – кровожадное чудище, – сообщает ближе к концу процедуры, – Точно, как рассказывают. Ешь на ужин врагов и нерадивых подчиненных.
– Наверное, ты прав… Не знаю, что на меня нашло. Может, я и правда – одержимая? Я ведь ничего не помню. Похоже на правду, что горло я именно перегрызла. Нечем резать было, до навахи так и не дотянулась. Но вот не помню. И это самое страшное.
Пригорюнилась. Да ей же действительно больно! Значит, пришла пора открыть небольшой секрет.
– Успокойся. Твоя одержимость – умение О'Малли метать ножи. Хорошие такие ножички, без рукояти. Он, видишь ли, и без нас восстание готовил. А как увидел, что англичанин сдался ложно…
– Он не сдался. Просто бросил меч. А про нож, что, правда? – это просто вспышка. Радость, надежда. Сила. Даже если бы не было правдой, солгать бы стоило.
– Хочешь, поклянусь? Хотя ты законница, тебе доказательства нужны. Дай подумаю… Вот! О'Малли не такой дикарь, как тебе сейчас кажется. Иезуитскую коллегию в Саламанке окончил. Сюрприз? То-то! Их там учат использовать суеверия и старинные обычаи к вящей славе Господней. Пригодилось! И голову он отрубил, чтоб скрыть рану. Ножевую, а не… Хммм… Рваную.
– Ясно… Только разницы нет: не с комендантом, так с городом…
Снова потемнела. Только что казалось: дунь, и рассыплется солнечными зайчиками, оставив только прелый аромат мазей. Теперь снова черная, как чугунная пушка. Голос снова ровный, почти безразличный.
– Нужно всем рассказать.
– Отцу Давиду – обязательно. Всем – не надо. Враги предпочтут не поверить, а друзья засомневаются. Вдруг ты приказала убить противника, если дела пойдут плохо?
Задумалась.
– Смириться, говоришь? Макиавелли с тобой согласился бы. А я… А я даже не знаю, что за «Лугаддон» такой метет по всем палубам! Что это означает?
Патрик потер лицо. Ирландскую кличку можно прочитать и понять очень по-разному. Но если вычистить волховские смыслы, получится…
– Дословно – «огонь рыси». А понимают как «яростная». Примерно, как по-испански «Линче Фуриозо». Ну, еще немного «дикая» и «очень опасная». В Ирландии рысь считают самым бесшабашным зверем, даром что их у нас не водится.
– Так вот откуда «Линче Айрадо»… А я уж думаю, чем не угодила. Ну, все. Процедура окончена.
Патрик накинул рубаху. Старательно затянул ворот. Шея не болит. Длинные волосы спасли.
– Они еще плохо знают испанский. «Айрадо» для них пока только «сердитая» – и никак не «разбитная», «разгульная» или «распущенная». Зато скоро выяснят, что сама по себе «ла Линче» – умница, светлая головка и семи пядей во лбу! Хотя и злючка. Вы чего так насупились, капитан?
– Нашел время комплименты расточать. До Ямайки доберемся, там – пожалуйста, охотно послушаю.
– Я только припомнил значение слова «рысь» в кастильском. Не прав?
Изабелла хлопает себя по лбу.
– А… Извини. Ладно. «Рысь» так Рысь. Тем более со всеми этими хлопотами я скоро и стану серой в пятнышках… – Голос меняется. Вместо врачевательницы и друга рядом снова капитан и начальник флотилии да еще и алькальд. – Ступайте, капитан. И соблаговолите передать лейтенанту Санчесу, что менять повязку ежедневно – это приказ.
– Слушаюсь, – вытянулся Патрик и мысленно прибавил: «Линче Белла». Серенькая в рыжую крапинку. С кисточками на ушах.
Перед самой Ямайкой донью Изабеллу все-таки выгнали с квартердека: спать. Увы, забытье не пришло. Вместо снов память принялась показывать сцены последней недели – отрывками. Руфина смотрела, словно со стороны, и не могла поверить, что все это натворила она. В то, что справилась!
Вот забившая причалы и улицы человеческая масса терпеливо ждет лодок и пропускает носилки с ранеными, детей, женщин. Кажется, узкий проход только и держится на пристальном взгляде капитана де Тахо да еще на постоянных окриках:
– Заслоны стоят! Заслоны стоят, все хорошо! Все войдут!
И ведь – выстояли, и против англичан, и против рабов-мародеров, вдруг возалкавших купленного чужой кровью спасения. И ведь – влезли, в перегруз, забив палубы транспортов хуже, чем невольники – работорговца. И тем, кто шел к причалу спиной вперед, выставив стволы, клинки и взгляды вновь заполыхавший город – хватило места. Потом… Каким-то чудом поставили паруса, и правильно, вышли в море, не влепив ни одного транспорта на рифы. Не верится, но ведь получилось!
Теперь корабли идут, подминают носами последние мили. Пляшет в черной воде одна Луна, другая висит на небе. Днем еще находились дела – не столько неотложные, сколько достаточно важные, чтобы не давать себе думать ни о чем другом. Теперь – сна нет, а руки чистят оружие сами, и вместе с плещущими о борт волнами Руфину накрывает волна чувств, волна явлений.
Первый вал – гордость. Сумела! Сотканный из сияющих глаз змей явился поздравлять. Он не подыгрывал? Сама справилась, радуйся! И вся кровь, все жертвы – тоже на тебе. Огонь, крики заживо горящих – это тоже твое! И ради чего? Кто-то не пожелал показывать спину, только и всего! И не змей – он уже не сияет, валяется грязной веревкой – вбил в слишком умную голову, что маленькой верткой пинассе не прорваться мимо английской батареи.
Решить заново нельзя, зато можно прихватить пистолет за ствол, двинуть по ползучей гадине!
Змей исчез. Луна закатилась, край неба подернулся светом. Пистолеты вычищены, но стачивать щербины с четырехгранного клинка – дело долгое. Вода шепчется с бортами, спрашивает: сколько хороших людей не пережило барбадосской резни? Сколько плохих отправилось в ад, не получив надежды на раскаяние? Алые блики на горизонте – протяни руку, обожжешься – сурово вопрошают: сколько виновных ушло от возмездия?
Руфина чистит меч.
Ей уже все равно – с небес приходят голоса или из преисподней. Она не слушает, шлифует
