Вдобавок пришлось спихивать в воду щит — чтобы вернуться к сестре августы.
Оставшиеся враги ушли. Эмилий продолжал вахту.
Лишь перед самой темнотой позади задрожала земля — под авангардом армии Кейдрих. И только кода лучшие лекаря занялись раненой — он вспомнил про рассыпающуюся легенду. И снова поспешил к мосту.
Принцесса задумчиво наблюдала, как её воины споро заканчивают настил. Ещё час — и можно переправляться. Лагерь разбивать следует уже на том берегу. Увидав последнего защитника моста, поспешила высказать восхищение. Достаточно формальное. В голове всё-таки вертелись недалёкое уже поле на котором саксов будет куда больше, да милый образ человека, которому придётся принять такой же страшный бой.
Впрочем, на блестящие слова и тоску в голосе командующей Эмилию было плевать. Ему легенду горящую спасти хотелось. Проснулся долг, и ничего более не видел и не слышал. Потому разведчик отрицательно мотнул головой и ткнул в сторону лекарских повозок.
— Я что? Обычный человек. Помогал, пока её не задели. А она — богини…
И удивился странному выражению лица ирландки. Словно ей хотелось разом порвать кому-то личико ногтями — и расцеловать взасос разом. И почесать за обеими ушами — ту, которая, мерзавка, рядом с королём Диведа. Которая, слава Богу, рядом с ним. В огне.
О битве у моста саксы узнали утром. На час позже, чем камбрийцы. Дэффид демонстративно потёр руки, и заявил, что саксам деваться некуда — или атаковать сейчас, или убираться без боя. И вообще лучился счастьем — знал, что одна из оказавшихся в пекле войны дочерей — жива, среди своих и при должном уходе. А рана — раны заживают. Харальд же достал нож и принялся соскабливать ногти.
У викингов это означало — ждёт боя. Кстати, Немайн с её короткими ноготками, он всячески одобрял. А вот на иных дам, щеголявших — не в декабре, конечно — длинными, острыми и красными ногтями на ногах, смотрел точно как епископ Дионисий. Даже чуть хуже. Злей.
— Никогда не знаешь, когда придёт твой черёд отправляться в чертоги асов или в край Хель, — объяснял он, — Мир наш случаен и удивителен, но не всегда случаен приятно. Завершится же тогда, когда достроен будет корабль из ногтей мертвецов. Зачем же снабжать злых великанов материалом? То, что человек обрезал и соскоблил при жизни, им не подойдёт.
Немайн этого не видела — отбывала дневной сон. Не меньше четырёх часов! Гейс! Пришлось постелить прямо в башне, на которой ей по диспозиции полагалось проторчать всю битву. В постели сида разместилась — с честно закрытыми глазами, но во всём боевом снаряжении. Рядом стоял Харальд и, словно сам с собой разговаривал — рассказывал «спящей» что происходит.
— Саксы, как стадо свиней, выходят из лагеря. А за пастуховв уэссексцы. Все верхами. Чтобы удирать было легче, не иначе. А нашим не до того, у них церемония! Епископ и священники разоделись в женские платья…
— Не верю… — как бы сквозь сон пробормотала Немайн.
— Ну, длинное, до пят, мужчины обычно не носят! Кстати, они все в белом. Это что-то означает? Спи, не отвечай!
Означает. Должно означать. Обычную службу они начали бы по-походному… Да сегодня же Рождество! А Харальд продолжал.
— Ну вот, пока бритые девы в белом поют, город открыл ворота. Выходят колесницы. Одна, две… Семь. Любите вы это число! Наверное, было восемь, но лишнюю сломали. Главное — «Росомаха» в поле! Правильный стяг над правильным войском. Хорошо грабить, имея колесницу: много добра войдёт! И саксам, наверное, это понятно. Летят кони, как соколы. Успеют ли повернуть? Ха, а ножовщики то, наверное, поняли! На два стада разделились. И колесницы перед ними как акулы перед треской! То, что побольше, становится против нашего войска, а второе — за ним. Ну, точно — косяк трески! Где щит есть — где нет, где грудь — где задница. И вот через это пропускать лучников? Сбились! Один косяк, побольше, врепеди! А второй сзади, — голос Харальда постепенно набирал силу и певучесть, превращаясь в подобие песни, даже ритм появился… — Видно, Тор принял их за кашу, счёл, что горяча, да помешал как следует! Жаль, не молотом. Ха! Видно, с колесниц зайцев увидели за саксами — половина поверх голов. А оленей бы я, зоркоглазый, заметил. Вот бегут их лучники, и метатели дротиков, глупые, думают, что быстрее лошадей.
— Это как беременная Маха, что ли? — припомнил горнист-ирландец печальную историю про болезнь древних ольстерцев.
Харальд на мгновение умолк — и разразился хохотом:
— Точно — бегают — как беременные! А мнят себя героями! А у твоей сестры повадка правильная, росомахой машет — заворачивает своих! Умная. Под стрелы не лезет! Куда им псам за цаплей гоняться! А ведь рано, лучнику ещё не дострелить. Скачут назад. Встали и лучников угостили! Из-под хвоста! Точно росомаха! — Харальд вошел в азарт, а Немайн вдруг вспомнила футбольного комментатора.
— Снова взяли высоко. И хорошо — что шло кустам в макушку, попало большим деревьям по корням. Эх, сейчас бы на коня, да на эту толпу клином… Ага, хвосты поджали, видел я такое на охоте, сейчас вместе столкутся, храбрости наберутся и пойдут… Наши на дороге уже стенкой стали. Ждут… Лежи, лежи, саксы пока не собрались в строй, и если успеют за полчаса — я удивлён.
Потом — молчание, изредка прерываемое сообщением, что колесницы все целы, и неплохо развлекаются. Все же ближние, кроме Харальда, заняты. Весь штаб — телохранитель, двое трубачей — сигналы подавать. И несколько гонцов.
— Лес запалили, — продолжил вдруг репортаж Харальд, поскучнев, — Зачем зря землю зорить? — фразу из четырёх слов на одну букву он пропел, как строку хулительной песни, — Конницу там все равно не укрыть! А голытьбу с дротиками да пращами есть кому гонять. Ветер гонит пепел и дым на наших, но кто знает, как он переменится, когда разгорится? Дыши мы водой, как рыбы, я бы сказал, куда, а так — не берусь. Ничего, прочихаться перед боем — не самое худшее дело. Хотя на месте короля я бы уже отправил пешему войску мокрые тряпки. Очень хорошая вещь.
Немайн, не открывая глаз, кивнула. Спросила с нарочитым зевком:
— Мне ему крикнуть?
— Спи. И так ничего страшного. Мы же поле пристреляли, так что — войдут в дым, начнём стрелять. Всего убытка — немного стрел раньше выпустим. И не ёрзай так. Подоткнуть одеяло?
— Нееет, — снова зевок. — Эх, хорошо, зимний день короток. Стража промелькнёт — не заметишь. Даже если не всю стражу проспишь — всё равно больше времени останется в запасе. Так, стену сбили. Щиты красные слева, как раз напротив наших копейщиков. Справа пестро, кто как красил. Копья щетинятся. Железная свинья идет… Ветер южный, правду вы, камбрийцы, говорите — добрый ветер! Дым унесло. Два отряда — в основном лучники, но и хорошая пехота тоже есть — идут к городу. Там их с колесниц расстреливают. Приноровились. Хорошая девушка твоя сестра! Не одна ты её любишь: как кабанов на вертел саксов насадила, по двое-трое на один. Но пора бы ей… Стоит. И что они свои щиты выставляют? Не спасёт их бычья кожа, и толстая липа, и даже железо… И не спасло. Близко лучники подошли! Вздёргивают луки! Пляшет «Росомаха» в руках Эйры. Город открывает ворота, но птицы битвы уже сыплются на колесницы. Режут колесничие упряжь, отделяя падаль от живых лошадей… И снова летят, как вода с горы! Колесницы уходят! Все прошли, иные на трёх лошадях, иные и на двух. Ворота закрыли, теперь заваливают. По мне — зря, отряд маленький, что он сделает. Ага, стреляет вверх, по частоколу. Всё-таки деревянные щиты — это хорошо, держат они стрелы. А их стрелы частокол держит. Так долго можно веселиться! Ну, всё. Красная волна двинулась. Просыпайтесь, леди!
5. Правый берег реки Нит, город Кер-Нид и поле перед ним. Год 1400 ab Urbe condita, 25 декабря. (вычитка 1 по Марченко)
Харальд сбился на эпический слог. Немудрено. Хороший поэт способен разглядеть величественность и в самом заурядном событии. На поле же перед Кер-Нидом происходила битва, превращающая скромное
