— Свету нету, Павел Сергеевич… Дзынь… Конец уроков…
Как ни любили ребята рисование, конец уроков они любили еще больше. Все вскочили из-за парт, зазвонили на сто ладов.
— Беги за мной! — крикнула Вера Коле Калинину и выскочила из класса.
Коля в таких случаях долго не рассуждал. Когда ему говорили «беги за мной», его всегда охватывало волнение, он срывался с места и летел сам не зная куда. Выбежав на улицу, он с ходу обошел на повороте Веру Меринову и ударил по снежной дороге подшитыми валенками. Только через полсотни шагов Коля остановился.
— Куда мы, Вер?
— В погоню! Серпокрылов песца увел!
— Песца! — закричал Коля. — Ура! В погоню! Какого песца?
— Настоящего.
От таких слов у Коли голова кругом пошла, он не стал разбираться, что это за песец и откуда, он только подпрыгнул на месте, будто горячий конь ударил в землю копытом, и помчался прямиком к одинокой ковылкинской сосне, под которой маячила фигура в офицерской фуражке.
Подбежав к сосне, Коля удивился, что у дошкольника не видно никакого песца. Но, с другой стороны, он не так уж хорошо знал, на что похож настоящий песец. Да может, дошкольник его за пазухой прячет! Поэтому Коля не стал рассуждать, где у дошкольника песец — за пазухой или под шапкой.
— Ура! — закричал он. — Вот он, дошкольник Серпокрылов! Дави дошкольника!
С разгона налетел Коля на Серпокрылова, сбил в снег офицерскую фуражку. Но дошкольник был не из тех людей, которых можно было взять на ура. Он уперся коленом в живот противника, сообразив, что наконец-то настал час, когда можно применить известный ему прием японской борьбы дзюдо.
— Стой! — закричала Вера, подбегая. — Песца замнете!
Ей почему-то казалось, что недопесок принимает живое участие в схватке.
Слово «замнете» притормозило Колю Калинина. Он теперь совершенно убедился, что песец у дошкольника за пазухой. Поэтому Коля ослабил мертвую хватку. Но дошкольник Серпокрылов точно знал, что за пазухой у него ничего нет, кроме гордого, яростного сердца. Тут Коля и попал на прием. Одним махом дошкольник перекинул его через бедро, и Коля так грянулся о землю, что вздрогнула одинокая ковылкинская сосна и увидела наконец-таки пальму на юге далеком.
Леша поднял с земли офицерскую фуражку и сказал:
— Семь раз отмерь и лучше не отрезай.
— Я те отмерю!.. — закричал обиженный Коля, горячо поднимаясь с земли. — Я те отрежу… Я те сейчас так отрежу, что и отмеривать нечего будет!..
— А ну постой! — сказала Вера, дернув Колю за рукав. — Где же песец?
Большая Вера Меринова посмотрела дошкольнику Серпокрылову прямо в глаза.
Взгляда Веры Мериновой дошкольник Серпокрылов вынести не мог. Он мог сражаться с лазутчиками, мог ловить на прием Колю Калинина, спокойно мог глядеть в глаза своего папаши слесаря, но перед Верой он бледнел и терялся. Поэтому дошкольник не стал глядеть ей в глаза. Поглядел под ноги, повел глазами по растоптанному снегу, добрался до подножия ковылкинской одинокой сосны, а там по стволу, по стволу, белочкой, белочкой, все выше и как раз добрался до небес.
— Где песец, Серпокрылыч?
Это слово «Серпокрылыч», такое ласковое и тревожное, разбередило сердце дошкольника.
— Ты зачем отвязал песца?
И действительно, зачем? Ну зачем отвязал он песца?
— Подразнить хотел.
— Кого?
— Тебя.
О Орион! Да что же это на свете делается? Уж и подразнить нельзя симпатичного тебе человека!
— Где песец, Серпокрылыч?
— Дяденька отнял.
Сервелат
Впилась-впиявилась веревка в шею, натянулась струной, придушила. Померк белый свет в глазах Наполеона.
— Шевелись, шевелись, собачка, — торопил человек в полушубке, тянул изо всех сил за веревку к лесу, к оврагу, тому самому, из которого выливается на небо Млечный Путь — молочная дорога.
Наполеон пробовал упираться, но веревка так схватила за горло, что ноги подкосились. Он еле поднялся и, спотыкаясь, поспешил к оврагу, куда тянула веревка. То рысью, то галопом бежал человек, а то тормозил, как бы делая вид, что он просто с собачкой прогуливается. Страшная палка, окованная полосовой сталью, тяжело лежала на его плече, а на спине подскакивал зеленый сундучок, бренькали в нем блесны, крючки и коробочки.
Ковылкинский овраг глубоко разрезал землю. Склоны его сплошь заросли глухой бузиной, одичавшей малиной, завалены были истлевшим хворостом, который вяло трещал под ногами.
У бузинных кустов веревка ослабла. Наполеон ткнулся в бурелом, пытаясь спрятаться.
— Сейчас-сейчас, — сказал полушубок. — Сейчас все будет в порядке. Я тебе колбаски дам.
Он резко дернул веревку, поволок недопеска вниз по склону.
На дне оврага чернел в снегу старый колодец. Бревна, из которых сложен был его сруб, давно сгнили, обросли грибами, похожими на оранжевые копыта.
— У фуфу! — вздохнул наконец полушубок, захлестнул Наполеонову веревку за скобу, вколоченную в бревна. — Ну вот и все путем. Сейчас будем колбаску есть. Хорошая колбаска, ну прямо сервелат.
Он открыл сундучок и вынул из него газетный сверток.
— На-ка, — сказал он и бросил Наполеону колесико колбасы с напухшим на нем маслом и крошками хлеба, а сам принялся жевать бутерброд. Белый его нос выглядывал из-под шапки и внимательно шевелился, как бы следя и за Наполеоном, и за поеданием бутерброда.
Недопесок тяжело дышал. Очень болела шея, нарезанная веревкой.
Он лег в снег, закрыл глаза.
— Ешь колбаску. Будь культурным зверьком. Все, кто нас увидит, так и подумают: культурный человек кормит свою собачку. Никто не догадается, что и человек-то я не очень культурный, а собачка — не собачка вовсе, а Наполеон!
Тут засмеялся человек, и действительно некультурно как-то засмеялся. От смеха вылетели из-под носа хлебные крошки.
— То-то бабы в автобусе болтают: Наполеон, мол, сбежал. Редкий зверек, мех золотой, государственного значения. А он, глядь, Наполеон, — вот он, в овражке сидит. Ху-ху! Сейчас мы поиграем в игру. Ты будешь Наполеон, а я Кутузов. И зовут меня как раз дядя Миша.
Он дожевал бутерброд, поднял с земли палку, окованную полосовой сталью.
— А то жена говорит, — толковал он Наполеону, — ну чего ты зря на рыбалку ездишь, только деньги переводишь! Вот я и привезу ей рыбку на воротник. Скажу: баба, ну что ты все ругаешься? Вот тебе окунек. Государственный окунек. Наполеон Третий! Видишь эту палочку? — спросил дядя Миша. — Это, Наполеоша, рыбацкая пешня, которой лед колют.
Тут он подпрыгнул и взмахнул рыбацкой пешней, Наполеон отскочил в сторону, спрятался за сруб колодца. Дядя Миша опустил пешню.
— У фуфу! — вздохнул он. — Не могу, Наполеоша. Какой я все-таки не очень хороший человек. Зверька хочу погубить из-за глупой бабы. Ну зачем ей воротник с такою рожей? Лучше уж воротник продать, а на деньги сервелат покупать…
Дядя Миша поднял пешню над головой.
— Что наша жизнь? — сказал он, подходя к Наполеону. — Сервелат!
«Всё путём»
Исподлобья, из-под круглых бровей глядел недопесок на скачущего и бормочущего дядю Мишу. Трудно сказать, понимал он или не понимал, что задумал дядя Миша, но только больше Наполеон не прятался, а просто стоял и снизу вверх глядел на человека. Почему-то Наполеон успокоился, в глазах его мелькнуло действительно что-то императорское. Он глядел на дядю Мишу снизу вверх, но в то же время и сверху вниз. Да он уж и не видел человека — бескрайнее снежное поле лежало перед ним.
— Не могу, — сказал дядя Миша. — Какой я все-таки слабовольный человек. Ничего не достигну в жизни.
Он подошел к колодцу и заглянул в затхлую глубину.
— Все путем! — крикнул он, успокаивая сам себя. Крик его ухнул вниз, провалился, завяз где-то, и эхо не вылетело обратно. — Все путем, все путем… В руках у меня ценный зверек. И никто ничего не узнает. У фуфу…
Дядя Миша потел, в душе его происходила тяжелая борьба, и неизвестно, в какую сторону склонилась бы чаша весов, если б стеклянно и неожиданно не прозвенел вдруг голос:
— Сюда!
— Куда? Куда? — заволновался дядя Миша. — Куда это сюда? Ну не сюда же!
— Заходите с флангов! — закричал в бузине и другой голос. — Возьмем их в клещи!
Послышался треск валежника. На склон оврага, будто танкетка, выкатился человек в офицерской фуражке:
— Огонь!
Он выхватил из кармана не то пистолет, не то гранату, прицелился, и — свись! — свистнула над головой дяди Миши — что ж это, неужели пуля?
— Озоровать! — нехорошим голосом закричал дядя Миша. — Я те уши пооборву! Спрячь рогатульку!
Но в это время на другом склоне завыл миномет, и коровья бомба повисла над дядей Мишей.
— Крой беглым!
И тут действительно беглым стали крыть дядю Мишу. Небо над его головой наполнилось комьями, палками, и особенно неприятен был изжеванный кем-то ботинок, который, квакая, ударил прямо в грудь.
— Прекратить огонь! — послышался голос. Прямо к колодцу из кустов выбежала девочка и отвязала Наполеона.
— Нехорошо, гражданин, — сказала она. — Стыдно!
— Ты что это? Нет, постой. Кто тебе разрешил? Это мой зверек!
— Артиллерия, огонь!
— Отставить!
