– Придумай что-нибудь, – попросил Генка. – Придумай, дядь. Он оживет.
– Можно воздух вдуть, – нерешительно сказал я.
– Вдувай! Вдувай! – сразу обрадовался Генка. – В нас воздух живой. Он войдет в него и оживит.
– Да уж поздно.
– Вдувай, дядь, – просил Генка, обнимая мою руку, гладил рукав, как будто я был человеком, способным вдуть живой воздух.
Грошев настороженно слушал нас. Овца легла на землю, задерганная веревкой.
– Ну, посвети.
Я отдал фонарь и наклонился над человеком, пластом лежащим на земле. Огромной картофелиной казалось в свете фонаря его лицо. Ладонями я сжал его щеки, вздохнул глубоко, будто собираясь нырнуть. И Генка вздохнул за моей спиной. Медленно приблизил я губы к его рту, прижал и с силой выдохнул весь воздух, нажал локтями на грудь.
Гак! – вылетел вдутый мной воздух и рассыпался, как пыль.
Николай дрогнул, повел рукой. Приоткрылись его глаза, хлипнуло в горле:
– Чтой-то?
Час прошел или больше, как кончилась гроза?
У палатки горел уже костер. Дым от него шел влажный, утяжеленный, особенно горький. Он уплывал к полю, смешивался с ночным туманом.
Николай лежал в палатке, накрывшись мокрыми плащами. Он высунул к костру заляпанное землей лицо, тяжко дышал, закашливался дымом.
Грошев снял брюки и размахивал ими над огнем.
Генка сидел у костра, обхвативши за шею овцу, которая бессмысленно пялилась в огонь.
– Я прямо не верил, что все обойдется, – весело сказал Генка.
Он восхищенно глядел на Николая, не мог отвести глаза, будто боялся, как бы снова чего не случилось.
– И папиросы-то намокли, – хрипло сказал Николай, ни к кому особенно не обращаясь.
– А мы их посушим! – обрадовался Генка.
Николай вяло махнул рукой – дескать, ладно, чего там.
Я снял куртку и стал помахивать ею над костром, сушить.
Под взмахами загудели сучья, располыхались. Лопались и скрючивались в жару сосновые иголки.
– Сбоку молния ударила или как? – спросил я Николая.
– Прям под ноги.
– Тогда б ты не встал. Она тебя тряхнула только и об землю бросила, – возразил Грошев.
– Говорю я – под ноги, – повторил Николай.
– Ух, жара! – сказал Грошев, отскочил от костра. – Ташкент!
– Это еще не Ташкент, – ответил Генка, протягивая к огню руки. – Сейчас-сейчас, разгорятся…
– Генка-а-а! – послышалось недалеко. – Гена-а-а-а!
– Батя! – испуганно вскочил Генка. – Батя меня ищет!
Он дернул овцу за веревку и побежал в темноту, сразу позабывши нас.
– Иду-у-у! – закричал он.
– Идешь? – слышался сердитый голос. – Ты куда провалился, а?
– Эй, дядя Паша! – крикнул я. – Иди к огню!
– Тебя мамка ждет или не ждет? – закричал дядя Паша, не обращая на меня внимания. – Ты где был, а?
В голосе его звучала такая гроза, что я схватил фонарь и поспешил за Генкой.
– Мамка кричит, что тебя молния убила! Ты думаешь об ней или нет?
– Бать, бать… – толковал в темноте Генка. – Я думаю… Правда думаю…
– Эй, дядя Паша, да погоди ты! – сказал я, догнавши их на тропинке.
– Тебя мамка ждет или нет? – кричал дядя Паша. – А ты костер жгешь! Я те дам костра!
Тут дядя Паша действительно дал костра и добавил овечьей веревкой. Генка сразу, не сходя с места, заревел басом.
– Да погоди ты! – закричал я, ослепляя дядю Пашу фонарем. – Генка не виноват. Тут человека молнией зашибло, а он помогал!
– Чего? – кричал дядя Паша, не признавая меня. – Тебя не спрашивают! Если тебя не ждут, так ты жги костер, а парня не приваживай!
