– Да ты бы их в доме положила.
– Вот еще! Может, им и перину вспучить?!
Отдохнули пильщики и пошли в другую деревню пилить-колоть, а я полез на крышу, на их место.
Хорошо, тепло было на крыше. Пахло старыми сухими досками и почему-то медом.
«Да, – думал я, задремывая, – не дураки были пильщики. Наелись картошки – и на крышу!»
ШАТАЛО
Пошла по воду Орехьевна, но тут же воротилась.
Грохнула в угол коромыслом, брякнула пустыми ведрами.
– Ну, аньдел мой, сам иди!
– Что такое?
– Он опять сидит.
– Кто?
– Шатало черное.
– Ну и что? Сидит, никого не трогает.
– Ну да! Не трогает! Я только к колодцу, а он передо мной дорогу перебежал.
Я взял ведра и пошел к журавлю-колодцу.
В белой рубашоночке, которая сияла из-под черного костюма, Шатало и впрямь сидело на дороге.
Заприметив меня, Шатало выгнуло дугой спину, томительно потянулось и сказало: «Мррру я, мррру…»
– Врешь – не умрешь, – сказал я, – сиди спокойно, дай воды набрать.
«О, мррру я…» – ответило Шатало и, лениво поднявшись с места, пересекло дорогу перед моим носом.
Волей-неволей я остановился – переходить Шаталью тропу не хотелось. С другой стороны улицы Шатало внимательно глядело, что я буду делать.
– Плевать я на тебя хотел, – сказал я, – не верю в кошачьи приметы.
И я пересек невидимый путь Шаталы и пошел к журавлю-колодцу. А колодец у нас и вправду чистый журавель. Так всегда наклонится, что достанет носом в самую середину земли. И всегда принесет воды чистой, сладкой, средиземной.
Повесил я на нос журавлю ведро, нырнул журавель в глубину земли, а вынырнул без ведра.
– Тьфу ты пропасть… провались. Ну, Шатало!…
Оглянулся я – а Шатало сладко потягивается.
«Мррру я, мррру…» – мрет от удовольствия.
Сбегал я домой за «кошкой», привязал ее к носу журавля. Шарил-шарил в глубине земли – нашарила «кошка» ведро. «Кошка»-то моя – это три стальных крюка.
Понес я воду домой, да по дороге поскользнулся – воду расплескал, с полведра осталось.
А Шатало уж на крыльце встречает, к ногам моим ластится: «Ой, умррру я, умррру…»
Глаза у него сияют, усы торчат, рубашонка белая горит из-под пиджака. Веселится Шатало, молока хочет.
Орехьевна вынесет ему, бывало, молока – пей, Шатало бродячее!
Напьется Шатало и сгинет, день не приходит, два, а после опять сидит у колодца, добрым людям дорогу перебегает.
Пойдешь за водой, положишь ему нарочно окунька, чтоб не перебегал, так он, хитрый, вначале перебежит, а уж после к окуньку возвращается.
Как-то объявились у нас в деревне заезжие рыбаки. Покормили Шаталу и взяли с собой на лодку.
– Он нам счастье принесет, – прощались они.
Не знаю уж, принес он им счастье или нет. А мы теперь по воду легко ходим, без задержки. Да что-то вроде вода не та стала. Или чай не такой? Не заваристый, что ли?
МУРАВЬИНЫЙ ЦАРЬ
Иногда бывает – загрустишь чего-то, запечалишься. Сидишь вялый и скучный – ничего не видишь, идешь по лесу и, как глухой, ничего не слышишь.
И вот однажды – а дело было раннею зимой – вялый и скучный, грустный и печальный шел я по лесу.
«Все плохо, – думал я. – Жизнь моя никуда не годится. Прямо и не знаю, что делать?»
«Клей!» – услышал вдруг я.
– Чего еще клеить?
«Клей! Клей!» – кричал кто-то за елками.
