братом, тем скорее можно будет отправить гонца к Орму.
— Ты только об этом и думаешь. Странно, почему? Или есть что-то, чего я не знаю? Эйрик что-то сделал тебе?
— Да нет. Просто мы с Эйриком друг друга не любим. Очень не любим.
Альв громко почесал затылок и спрятал голую руку под меха.
— Ну, раз ты так жаждешь крови Эйрика, то и поручишь ее рано или поздно, — ответил он и зевнул. Снизу послышался хруст, а потом и скрип ступеней. Приподнявшись на локте, викинг гаркнул. — Эй, спустись-ка с лестницы. И подожди внизу.
— Я что же, на холоде должен торчать? — возмутились снизу. Харальд — узнала Гуннарсдоттер и подтянулась за своей рубашкой. Охнула, натянув ее на себя — лен остыл, пока валялся на полу, прямо на досках пола, и был холоден, будто лед.
— Немного поторчишь, ничего с тобой не будет, — ответил Альв, забираясь в штаны.
Ночью они с Хильдрид уснули под одним одеялом — так было теплее. Женщина задремала первой, а викинг, который не любил холода и плохо засыпал, если приходилось дышать морозным ветром, какое-то время грелся, уткнувшись носом в ее мягкое плечо, обтянутое толстой рубашкой. В темноте он не видел ее, но чувствовал, и за несколько лет, что длилась их связь, изучил, как ему казалось, до самой последней черточки. И вспоминая ее белую кожу и гибкую красивую шею, которая и теперь, когда ее обладательнице за сорок, казалась совсем юной, Альв вспоминал о том, как у них все только начиналось, и что сулило…
Она спустилась к воде, медленно разделась и, оставив одежду и пояс с ножом на гальке, медленно, но без колебаний, вошла в море.
Ледяные волны обожгли ее ноги, потом кожа онемела и перестала чувствовать холод. Вода из колкой, как иней, превратилась в ласковое ложе, которое с радостью приняло ее тело с бледной до неестественности кожей. Хильдрид плавала, как рыба. Морская волна держала ее, словно ладони матери. Она ныряла глубоко, хватала камни и раковины, выплывала из глубины и отпускала добычу, даже не подняв ее над водой. В ней дремала озорная девчонка, а любому малышу скоро стало бы скучно нырять просто так.
Наплававшись вволю, молодая женщина легла на волны лицом вверх и замерла, прикрыв глаза. Соленый ветер мигом высушил ее кожу — лицо, грудь — там, где не переплескивали волны. Ее качало плавно, как ребенка в люльке, поднимало и опускало, и она то закрывала глаза, то открывала и смотрела в серое, как лезвие клинка, небо. Облака плыли стремительно, будто птичья стая, и порой в переливах оттенков серого Хильдрид даже различала взмахи крыльев.
Она не заметила, что на берег вслед за ней спустился Альв. Он не спешил скрыться с глаз, чтоб не тревожить женщину своим присутствием, и купаться тоже, видно, не собирался. Викинг присел на валун возле ее вещей и стал ждать. Время от времени он поглядывал по сторонам с настороженным видом, словно ожидал, что из-за ближайшей скалы вот-вот покажется десяток разбойников, жаждущих кого-нибудь ограбить и убить.
Годы не прошли для Альва бесследно. Он уже не был молод, жизнь оставила на его лице свои метки — морщины, складки загрубевшей обветренной кожи и длинный шрам через лоб, рассекавший бровь. На левой щеке у него змеилась полоса еще одного шрама, почти сгладившегося, но она проложила борозду в рыжей бороде, потому была заметна. Эти шрамы делали его почти уродливым, но в глазах — ледяных серо- голубых, при взгляде в которые скандинавы вспоминали высокогорные снега, затянутые дымкой голубоватых облаков — жила юность.
Да и разве способны шрамы изуродовать мужчину? Они — его слава и память о бурных годах, хоть и болезненная память.
Хильдрид опустила ноги на подводные камни, затянутые склизким зеленым налетом, и, даже заметив Альва, ни на миг не заколебалась. Она равнодушно пошла к берегу. Вышла из воды, запустила пальцы в волосы и взъерошила, подставляя их ветру. Она стояла перед ним обнаженная, совсем как в день своего появления на свет, только давно не невинная. На ее теле, уже не таком свежем, как двадцать лет назад, впрочем, по-прежнему стройном, навеки остались следы от первой и второй беременности — бледные рубчики затяжек. Они ее не портили, и сама Хильдрид относилась к ним, как к драгоценной памяти о собственной жизни.
— Зачем ты здесь? — спросила она Альва.
— Я не доверяю британцам, — ответил он. — Их нрав — сперва сделают вид, что радушны, а потом — нож в спину.
— Нас принял их конунг. Он обещал.
— Мало ли. Британцы — не северяне. У них другая честь. Не мужская.
Она помедлила, встряхивая аккуратно свернутый кусок полотна — чтоб осушить тело и голову.
— Знаешь, что они говорят о нас? Жестокие убийцы, алчные звери, кровавые мучители…
— Мне нет дела до того, что они говорят о нас.
Альв смотрел на нее снизу вверх. Потом поднял с земли и протянул ее рубашку, вышитую красной ниткой по вороту и рукавам. Молодая женщина затягивала ремешок на штанах, поэтому руки не протянула. Он встал, шагнул к ней и оказался почти вплотную. И сам не заметил, как положил руку на ее прохладное плечо, покрытое каплями соленой влаги. Огрубевшие пальцы так же остро, как пламя, ощутили нежность округлого крепкого плеча.
Хильдрид спокойно смотрела на викинга. Взяла у него свою одежду, накинула и застегнула на поясе пряжку ремня с ножнами. Такая стройная, что казалась совсем юной. Образ жизни не позволил ей пополнеть после родов, и среди женщин, почти неизбежно расплывающихся к сорока годам, вдова Регнвальда казалась молодой. Холодный и соленый морской воздух словно законсервировал ее облик.
Уже смелее Альв провел рукой по ее спине, бедру — она, казалось, не возражала. Однозначно решив, что его жест принят, он, как привык с теми женщинами, которые у него были прежде, попытался с силой, чуть грубовато, привлечь ее к себе.
И получил сокрушительный удар в живот.
Только с ней он мог так отвлечься, чтоб позволить ударить себя, и только она, бравшая скоростью и ловкостью, могла успеть его ударить. Альв согнулся, с трудом перехватывая ртом воздух. Хильдрид натянула обувь, поправила застежки — и протянула викингу руку.
— Ну, вставай. Неужели настолько сильно?
Не слишком-то сильно для воина, привыкшего ко многому. Его скорее сразила неожиданность ее поступка. Альв заставил себя выпрямиться, качнул головой. Обдергивая рубаху, молодая женщина смотрела на него спокойно, словно ничего не произошло. Больше двадцати лет живя в окружении одних мужчин, она отучилась, если и умела когда-то, мыслить по-женски. Если есть повод для обиды, надо выяснять отношения, если вопрос исчерпан, о нем лучше забыть.
— Пойдем? — спросила она.
Викинг не ответил. Просто пошел за ней вверх по обрывистому склону.
Но вечером женщина сама пришла к нему и осталась до утра. Альв быстро узнал, что попытки хоть каким-то образом распространить на нее свою волю непременно натолкнутся на злое противодействие. Она не позволяла ничего себе приказывать, или распоряжаться собой. Если он пытался настаивать, как поступал когда-то давным-давно со своей ныне покойной женой, то все заканчивалось холодной размолвкой. Нет, она не ссорилась с ним — просто насмешливо улыбалась и прерывала разговор. Она всегда помнила о том, что ничем не зависит от него, от его воли или желаний. В конце концов, закончилось тем, что Альв почувствовал — это он от нее зависит, и никак не наоборот.
Вспоминая все, викинг признался — она не послушает его и сделает все по-своему. Остается лишь одно: если он хочет добиться ее безопасности, должен держаться рядом с ней, не отходя ни на шаг, и драться. Драться с тем, кто попытается причинить Хильдрид вред.
Глава 7
Как и на празднование Йоля, накануне Дистинга, который кельты называли Имболком, к поместью братьев Олафсонов собралось все войско, и оказалось, что теперь под рукой конунга больше пяти тысяч викингов. На этот раз, чтоб не объедать хозяев окрестных поместий, воины привезли с собой уйму припасов. Веселье растянулось на три дня, пиво пришлось везти даже из дальних поместий, на кораблях — слишком много мужчин, жаждущих промочить горло, собралось на одном месте.
