Она качнула головой и посмотрела на небо. Светало.
— Поднимай всех, — сказала она дозорному. — Нам еще много нужно сделать.
— Что ты задумала? — спросил, подходя, Хольгер — у него был острый слух и чуткий сон. Все, что так или иначе касалось его, он слышал даже сквозь сон. — Не хочешь ли наведаться на север Англии? Узнать наверняка, где Эйрик? Но это ни к чему. Уверен, на юге не хуже наслышаны о его планах. Такой отчаянный викинг, как Кровавая Секира, не может долго оставаться в тени.
— Я и не беспокоюсь, смогу ли узнать что-то, или нет, — хмуро возразила Хильдрид. — Но, знаешь ли, куда лучше было бы узнать не «что-то», а все. Если Эйрик набирает армию, возможно, об этом будут наслышаны лишь те, среди кого он их набирает. А когда весть доползет до юга, корабли Эйрика уже окажутся в пути.
— Не забывай, что уже середина лета. Чтоб собрать людей, нужно время. Самое малое — до осени, до Зимней Ночи. Так о чем волноваться? Осенью начинаются бури, и никуда он не поплывет.
— Скажи, Хольгер, ты ведь отличный кормчий. Когда тебя останавливали бури?
— Давно, готов с тобой согласиться, — он с усмешкой оглянулся на подошедшего Торстейна. — Так что — на Линдесс?
— Не уверена, что мне стоит появляться в Денло[28], близ Йорвика Кеастера[29], — ответила Хильдрид. — Я приметная.
— Равнемерк, если тебя одеть в нормальную мужскую одежду, без всяких этих побрякушек, — он показал на ее браслеты. Те самые украшения, которые муж подарил Хильдрид, когда она носила дочь. Извивы причудливого узора по узкой серебряной полосе представляли собой молитву женской богине, это разобрал бы любой, кто так или иначе смыслил в знаках, посвященных скандинавским асам. — Если снимешь эти штуки и будешь постоянно носить шапку, никто ничего не узнает.
— А вам не терпится посмотреть Йорвик? Я права?
— Брось. Сдается мне, нам даже не придется подниматься к городу, к этому логову детей Рагнара Кожаные Штаны… К этому змеиному логову… все узнаем на подступах. Изобразим из себя купцов.
— Нам и торговать-то нечем.
— А надо кого-нибудь ограбить!
— Отличная идея. Достойная викинга, — огрызнулась женщина, заправляя браслеты под тесемки, стягивающие рукава рубашки. — Постараемся обойтись без этого. Кстати, кто-нибудь что-нибудь чувствует? — спросила она, втягивая носом воздух. Солнце еще не показалось над горизонтом, но буйство красок, предваряющих восход, уже померкло. Небо постепенно подергивала белесая дымка.
— Буря? — предположил Хольгер, оглядев небо и море.
— Ага.
— Возвращаемся к Мандале?
— Ничуть не бывало, — глаза у Хильдрид вспыхнули. — Буря мигом домчит нас до Англии.
— Как бы она не домчала нас прямиком до Вальхаллы.
— С каких это пор ты стал бояться бурь, Хольгер?
— Бурь я не боюсь. Мне не нравится этот огонек в твоих глазах.
— Жаль. Я думала, моя хамингия тебе по вкусу. Какой еще огонек ты мог рассмотреть в моем взгляде? Этот день будет спокойным. Вперед, в море, — и она отправилась собирать свои вещи с камней, на которых ночевала.
День действительно был спокойным — ровный сильный ветер, почти ясное небо, чуть затуманенное солнце — но в воздухе копилась угроза. По сотням мелких признаков Хильдрид смогла бы при желании определить начало непогоды с точностью до часа, и лишь одному удивлялась — почему накануне ничего не было заметно. Что ж, такое бывало, но, предвидя нелегкую ночь, она почти всех своих викингов положила отдыхать. Она правила в открытое море — в бурю лучше не оказываться близ островов или рифов, о которые корабль в два счета разнесет в щепы.
«Что ж ты делаешь? — спросила она себя. — Неужели ты рвешься к смерти? Или в тебе пробудилась девчонка, безрассудная, смакующая опасность, как лучшее пиво?»
Аромат морской соли опалял ее ноздри. Рулевое весло в петле ходило, словно смазанное салом. «Ты слишком сильно жмешь. Нервничаешь…» Но это было не полной правдой. Просто в ней поднималось возбуждение.
Непогода распахнула перед ними свой зев лишь к вечеру. Она пришла так же стремительно, как и штормовой ветер, разодравший в клочья поверхность моря, хлестнула Хильдрид по лицу брызгами пены. Небо по горизонту все еще опоясывала розовая ласковая полоса, но она стремительно гасла, а над головой серые тучи превращались в свинцовые, потом — в густо-фиолетовые, осязаемые и грозные, как нависший гранитный валун.
— Парус свернуть! — крикнула дочь Гуннара. Викинги принялись скручивать полосатое полотнище.
Буря налетела, едва рея, плотно обмотанная тканью, легла вдоль прохода между скамьями. Мужчины успели всунуть весла в круглые окошки на бортах.
— Эге-гей! — завопил Харальд. Он веселился, глядя в лицо буре, рушащейся на корабль.
Драккар рванулся вперед. Хильдрид поднялась со скамьи, она цеплялась за рулевое весло, налегая всем телом, но в первые минуты корабль, казалось, и не думал повиноваться ему. Его качало, он заметался, и деревянная перекладина, за которую она хваталась, вырывалась из пальцев, как живая. Но нельзя было упустить ее. Только упустишь — и может не хватить времени все исправить. Первые минуты бури не самые страшные, но самые важные — они определяют, какой будет судьба корабля.
Гуннарсдоттер справлялась с драккаром, как табунщик с бешеным конем. Здесь не так важна сила — порой случалось, что дикого коня укрощал десяти— или двенадцатилетний мальчишка. Важно умение и сноровка. В какой-то момент сжимавшей правило женщине и в самом деле показалось, что она натягивает поводья, а конь ярится и изгибает шею, пытаясь скинуть узду.
Викинги налегали на весла, Харальд во все горло горланил песню — это было видно по его лицу, но ни слова не разобрать, потому что рев разверзающегося океана перекрывал все. Рот Альва округлялся, и, наверное, кто-нибудь мог бы прочесть по его лицу; «Хиль, сумасшедшая, ты же правишь прямо с сердце шторма!» Но все происходящее на палубе Хильдрид отмечала лишь краем сознания. Только волны и небо видела дочь Гуннара, только массы воды, вырастающие перед ними, только тьму, затопившую небо, и игру пены — ее клочья не успевали падать вниз и так и зависали в воздухе.
Ей казалось, что это не драккар, а она сама в облике птицы несется сквозь шторм, и у нее тяжелеют от воды перья, а впереди открывается чей-то лик и разверзаются чудовищные глаза, темные от накопившихся слов. Это его голос звучал в воздухе: «Идем… », а не рев ветра, не грохот волн. Куда он звал ее? Она смотрела на небо в немом изумлении. Перед ней был целый мир, и драккар возносило к нему, и весла махали в воздухе, как крылья, не касаясь воды. «Идем…» «Куда ты зовешь меня»? — подумала она, вполне понимая, что обращается вовсе не к Регнвальду.
Море бушевало долго, всю ночь и все утро. Руки Хильдрид костенели на рулевом весле. Она не удивлялась, что ее сил хватало на все это время. Она, как никто, знала, что силы человека почти безграничны. И, хоть Альв — он, как всегда, ворочал веслом, сидя на самом ближнем к рулю руме — все чаще поглядывал на дочь Гуннара с тревогой, женщина не чувствовала упадка сил.
Теперь драккар повиновался каждому ее движению. Волны, огромные, как утесы, метались вокруг, но все они жили по своим законам, и, познав эти законы, легко можно было управлять происходящим. А Гуннарсдоттер знала о море все, что мог и должен был знать хороший кормчий. И не просто знала — она чувствовала эту стихию. Будто предвидя удар волны, заранее поворачивала корабль носом, и сила огромной массы воды, хоть и обдавала викингов брызгами и пеной, уходила впустую.
На палубе и под палубой работало два десятка мужчин — они вычерпывали воду, чтоб корабль, отяжелевший от воды, не потерял маневренность. Черпаки так и мелькали. Драккар продирался сквозь шторм.
— Эй, Равнемерк! — закричал Альв. Она не могла его услышать и не услышала, но он все равно кричал. — Эй, поворачивай!
Хильдрид правила сквозь самое сердце шторма. Только к полудню качка ослабла, и через борт уже не переплескивало так сильно, а тучи посерели, и тьма уже не довлела над миром. Ветер перестал метаться и задул равномерно — такой всегда рано или поздно разгоняет облака. К этому времени все смертельно
