По сути, цели той и другой стороны были заявлены, как благие. Но, поскольку они преломлялись в коллективно-прагматическом сознании Совета Гроссмейстеров с одной стороны и Совета Патриархов с другой, то превратились в обычную звериную схватку за ареал, за выгоды, за власть. Война, как всегда, превратилась в движение двух гигантских жерновов, где погибали маленькие люди, как имеющие отношение к делу, так и совершенно посторонние. Что ж, «лес рубят – щепки летят», так бывает всегда, но щепкам от этого не легче.
– Суровый закон хорош, – сказал Мэльдор. – Но обычно, когда благое начинание преломляется в человеческом сознании, оно превращается в нечто устрашающе-бездушное. А знаешь, почему? – он и сам не заметил, как перешел на «ты».
– М?
– Да потому, что человек всегда ищет, где проще. Сейчас значительно проще во всем обвинить тебя. Ты среди рядовых Ордена был заметен, популярен – ты это знаешь?
– Нет.
– Вот, знай. А поскольку ты – заметная фигура, то из мелкого командира в обвинительном заключении превращаешься чуть ли не в предводителя всей орденской армии.
Белокурая Бестия запрокинул голову и расхохотался.
– Интересно, что бы сказал в ответ на это гроссмейстер Нэвир.
– Что бы он ни сказал, неважно. Сейчас надо доказать, что ты не виновен во всей этой ерунде. Беремся?
– Это вас надо спросить.
– Я же сказал – я берусь.
– Ну, а у меня нет выбора.
Мэльдор протянул руку, и Бестия от души пожал ее. Для него мир внезапно просиял всеми красками – вот что делает простое человеческое отношение и малейшая надежда. Он смотрел вслед исчезающему за дверью человеку и не знал еще, что мгновение назад попрощался за руку с собственным отцом. Им еще предстояла узнать об этом, узнать, поверить и проверить. Мэльдору предстояло согласиться – он роковым образом ошибся, он чересчур легко поверил в гибель сына лишь потому, что в развалинах своего дома, где оставался шестилетний малыш, нашел следы крови.
– Но я был искренен в своем заблуждении, – невесело пошутил отец. – Ты понимаешь, в тот день произошла магическая катастрофа. В ходе подобных катастроф бывает, открываются спонтанные порталы. Подобное явление даже, пожалуй, из частотных... Прости, опять меня тянет на официоз. Сам понимаешь, как я мог подумать... Как бы мог ребенок выжить в катастрофе?
– Да я понимаю...
А Белокурой Бестии, которого на самом деле, как оказалось, звали Мэлокайном, предстояло признать, что, несмотря на неоднократную псионическую обработку, он все же сохранил какие-то обрывки воспоминаний. Тепло больших рук, вкус горячего молока из кружки и неумело, но старательно протертых овощей, куриная косточка, зажатая в кулаке... Прежде он старался вовсе не обращаться к этим воспоминаниям – слишком болезненно для человека, лишенного семьи – а теперь всей душой жаждал поверить, что давние образы связаны именно с этим человеком. Белокурая Бестия сам себе не отдавал отчет в этой жажде. Но еще до того, как сумел добраться до Генетической Базы Данных, чтоб удостовериться в правоте своего адвоката, он стал мысленно называть себя Мэлокайном.
А процесс и в самом деле прогремел. Обвинитель – опытный и красноречивый, уверенный в успехе юрист – старался на публику. Он потратил много сил на описание подсудимого в самых мрачных красках, и действительно попытался представить его не только предводителем основной террористической группы, но и идейным вдохновителем. Слушая его прекрасную и прочувствованную речь, Белокурая Бестия решил, что ему конец, а адвокат сдержанно, но с наслаждением улыбался. Он прекрасно понимал, что легче всего расправляться с теми утверждениями, которые совершенно не соответствуют действительности. Безнадежно предрешенный с точки зрения обывателя финал стараниями самого обвинителя превращался в замок на зыбкой глади болота.
Речи Мэльдора по сравнению с речами его противника по процессу звучали очень кратко, но зато четко. Каждая фраза была нашпигована фактами, напрочь лишенными эмоционального украшательства, как шутиха – порохом. Всего за пару месяцев Мэльдор провел обстоятельное расследование, и ему было что сказать. По настоянию Блюстителей Закона предполагаемый командир-террорист был лишен права обратиться к суду присяжных, так к чьим чувствам было адресовать образную речь? Судьи во все времена уважали лаконичность и фактологическую точность. Именно ее теперь Мортимер и демонстрировал удивленному судье.
По законам судья не допускался к предварительным материалам до заседания, потому на начало процесса знал лишь то, что знали обыватели. Громкий процесс доверено было вести одному из самых лучших, самых опытных, самых знаменитых судей Асгердана – внучке патриарха клана Блюстителей Закона, Оре Тиссае. Эта женщина слыла самым бесстрастным судьей Асгердана, она была предана понятию законности всей душой. Узнав, что именно она будет председательствовать на суде, Мэльдор вздохнул с облегчением. Теперь – решил он – фортуна их больше не оставит. Разумеется, поручив Оре Тиссае ведение процесса, Блюстители Закона просто хотели щегольнуть перед общественностью своим беспристрастием – основным требованием, предъявляемым к закону. Они ведь не сомневались в том, кто выиграет процесс.
Ора Тиссая выслушивала свидетелей и речи сторон, рассматривала доказательства с одинаково непроницаемым выражением лица. Иногда казалось, что она и вовсе не слушает, но то и дело Мэлокайн чувствовал на себе ее внимательный взгляд. И годы спустя он вспоминал выражение ее проницательных глаз, обращенных на него, особенно в тот момент, когда женщина-судья дочитала решение суда, и Белокурая Бестия с запозданием понял, что он оправдан и волен идти куда хочет.
Глава 3
Каменные блоки стен были прекрасно подогнаны друг к другу, казалось, даже иголки не всунешь в щелочку. Эту часть дворца возводили еще во времена батюшки Улла-Нэргино, сурового и боевитого правителя, который обожал войну во всех ее проявлениях, и в модном тогда стиле. Узкие окна – почти бойницы – сводчатые потолки, угрожающе нависшие над головой, массивные стены и исключительно винтовые лестницы – вот как это выглядело. Превратить во что-то эти угрюмые покои было практически невозможно. Арман-Улл подумывал сделать здесь арсенал, картинную галерею и с десяток благоустроенных камер, но пока не доходили руки. Слуги и гремлины следили за состоянием пустующего дворцового крыла, плавно переходящего в выдолбленные в скалах подземелья, но здесь никто не жил.
Моргана, конечно, знала, что никого здесь не встретит. Потому частенько ходила сюда. Конечно, в этом крыле замка было неуютно и холодно – никто не топил камины и печи – но зато девушка могла быть уверена, что ее никто не станет донимать насмешками и презрением. Некому.
Но все равно, прежде чем приступать к поискам, огляделась по сторонам. А потом провела рукой по камням стены близ винтовой лестницы, ведущей вниз, к скальным камерам. Цельные огромные плиты, ни единой трещины, ни одной щелочки... Казалось. Вынув из-за пояса тонкий и маленький ножик, годный, кажется, лишь для очинки перьев, Моргана осторожно воткнула его прямо в камень. Тонкая полоска металла вошла легко, словно в мягкое масло, и оказалось, что между каменными блоками все-таки есть один зазор. Потом темная полоска стала шире, потом – еще шире, и в стене выросла щель, куда мог поместиться человек. Принцессе пришлось протискиваться.
За проходом обнаружился коридорчик, темный, с сухим запахом плесени. Надо было внимательно ощупывать ногами дорогу, поскольку ровный пол то и дело сменялся ступеньками. Узкий коридорчик – Моргана то и дело в шаге касалась камня сперва одним плечом, а потом сразу же другим. Девушка с привычной грустью подумала, что, будь она стройной и изящной, как мама, то проскользнула бы здесь без труда. Размышлять об этом было больно. Да и бесплодно.
Потом впереди забрезжил свет, и Моргана вышла к винтовой лестнице, где было попросторнее и можно было вздохнуть свободнее. Стены вертикальной шахты, где ступени завивались серпантином, были прорезаны щелями, выходившими наружу, так что сквозь них в изобилии сочился дневной свет. Подниматься пришлось недолго – принцесса остановилась на первой же полукруглой площадке и снова вынула из-за пояса ножик. Вставила лезвие в щель. Одна из гигантских вертикальных каменных плит
