чрезмерными.
В ту же ночь, как это стало известно, из города исчезли Иордан Пинский, Мергрит, эмир, с семьями и золотом и еще несколько мелких сошек. Ричард пришел в такую ярость, что все решили: быть еще одному погрому. И, пожалуй, не развевайся уже на всех городских шпилях флаги с башней или двумя наездниками на одном коне — символом тамплиеров, — английский государь так бы и поступил. Но дело было сделано, и, скрипнув зубами, он ограничился лишь тем, что конфисковал имущество беглецов — дома, галеры и поместья — все, что имело видимую ценность, а на остальное спустил своих солдат. Можно было не сомневаться, что, вернувшись, ни один из этих мессинцев не найдет ни единой крохи своего добра.
В то же время король Ричард приказал взять небольшой замок неподалеку от Мессины, и, поскольку в его стенах не имелось сколько-нибудь значимого гарнизона, захват прошел быстро и незаметно. На вроде бы выходящий за рамки договора поступок английского государя предпочли закрыть глаза, тем более что объяснения выглядели убедительно: замок мал, недостроен, почти не охранялся. То, что по распоряжению его величества укрепления тут же принялись достраивать, коннетабль короля истолковал тем, что зловредные мессинцы, однажды напав, могут повторить свою попытку. Горожане, совершенно запутавшись в том, кто на кого напал и кто что начал, уже и не спорили. Они без сопротивления принялись снабжать работающих на строительстве провизией и камнем — мол, только бы не трогали нас, и слава богу!
Плантагенет приказал расширить замок, нарастить стены, причем спешно, и дал ему имя Матегриффон. Эта маленькая крепость теперь царила над Мессинской долиной, сицилийцы задирали головы, рассматривая ее силуэт на ярком, как зарево, небе, и чувствовали страх. Работы шли и в монастыре Гриффен, там рыли канал, но зачем это делалось, Дик не понял. Смятение местных жителей он ощутил очень явственно, когда к нему подошел купец, долго дежуривший во дворе замка, чтоб только увидеть хоть кого-нибудь, приближенного к королю, и попытался всучить корнуоллцу подарки — несколько украшений и большое серебряное блюдо. Молодой рыцарь сперва отказался, но, выслушав вопросы купца, решил, что вполне может принять ценности, раз речь идет лишь о разговоре. Он небрежно забрал предметы и переспросил:
— Так чего ты хочешь?
— Доблестный воин, — тряся жирными поблекшими щеками, заговорил купец, давясь французскими словами. — Скажи мне, верно ли говорят, что король Ричард решил остаться здесь, на Сицилии?
— Кто тебе это сказал?
— Многие говорят. На рынках, и в магистрате твердят, что англичане собираются захватить Сицилию… Обе Сицилии. Что будет резня, и все, кто хоть чем-то служил де Лечче, будут казнены.
— Я ничего не знаю о планах его величества, — хмуро ответил Дик, пытаясь прикинуть, зачем Ричарду может понадобиться Сицилия. — А и знал бы, так не сказал.
— Но я не о тайнах спрашиваю, избави меня Боже! — Купец трясущейся рукой перекрестился на башенку замка, где располагалась кухня. — Только о том, что говорят меж вас, доблестных солдат. Только о слухах!
— Ничего такого меж солдат не говорят! — уверенно заявил корнуоллец. — Говорят только о том, что скоро армия отправляется дальше, в Азию. Все этого ждут.
Толстяк-мессинец выпучил на Дика счастливые глаза и стал благодарить. Перехватив неудобное блюдо, молодой рыцарь, не слушая излияний счастливого торговца, поспешил уйти.
В тот же день он продал блюдо одному из английских купцов, следовавших за армией, и показал Серпиане деньги. Вместе с деньгами, выплаченными камерарием, сумма получилась приличная. Хватило бы на домик и кусок земли.
— Может, передумаешь? Обвенчаемся?
— Нет.
— Смотри, пропью.
Девушка только фыркнула в ответ. Следующие несколько дней были посвящены традиционным встречам королей и принесению положенных клятв. Не бывало так, чтоб союзники, соединив силы, отправлялись в бой, не принеся обязательное количество клятв над мощами святых или другими святынями, не заставив своих графов и баронов присягнуть в том, что они будут верно служить своим сюзеренам и государям. Подобные обеты соблюдались, впрочем, лишь тогда, когда это было выгодно всем, и о том, насколько на них полагались, свидетельствовала частота их принесения. При любом удобном случае государи заставляли своих людей клясться, что они и только они являются их законными королями. Графы и бароны подтверждали, служили же только потому, что в случае измены рисковали как головами, так и владениями.
Пользуясь возможностью, Ричард велел своему писцу огласить перечень тех правил, имеющих силу закона, которые будут действовать в походе, и рыцари поняли, что отбытие с острова не заставит себя ждать. Иначе зачем было тратить столько времени? Слушали внимательно, чтоб точно знать, какие свои дела улаживать открыто, а какие — тайно.
Правил оказалось много — целых пять. Самым главным было правило, по которому погибший в походе, вне всякого сомнения, мог распорядиться своим имуществом, но половина все равно доставалась либо королю, либо магистрам двух орденов. Еще более важным показался закон об игре, по которому играть имели право только рыцари и священники, и то лишь на определенные суммы. Впрочем, наказание за игру назначалось не слишком-то большое — подумаешь, кнутом по спине и три дня просидеть голым! Один из солдат резонно заметил, что в бой голым не погонят, значит, достаточно раз в три дня поиграть на что- нибудь и таким образом сохранить жизнь. А спина… Ну так и что? Спина заживет.
— Да кто с тобой будет играть? — ответили ему. — Тебе же и поставить нечего!
— Ага, то-то ты все косишься на мои новые портянки!
Остальные законы слушали невнимательно. В конце концов, разбираться в законах — дело законников, а не солдат.
Ожидая прибытия из Палермо кораблей, нагруженных золотом Танкреда, Ричард скучал. Мессинцы, чтоб королю Английскому от скуки не пришло в голову повоевать, изобретали для него развлечения и привозили в Матегриффон самое лучшее продовольствие. Присланные из домов богачей повара готовили блюда, способные не только потешить вкус и насытить, но и развлечь. Это могли быть огромные пироги с заключенной внутри живой начинкой — с голубями, выпархивавшими наружу, как только ножом расширяли первый надрез, с зайцами или лисами, однажды умудрились запихнуть даже живого волчонка. Это могли быть замки и фигуры, возведенные из дорогого сахарного, медового или миндального теста, или фигурное печенье. На пирах танцевали девушки, акробаты поражали зрителей своим искусством, затевали театр…
Но Плантагенет все равно скучал. Подобных развлечений у него и на родине хватало, а вот война… Пребывание на Сицилии затягивалось, наступила настоящая осень с осыпающейся листвой, пожухлой травой, холодом по ночам. Потом наступила зима, а Танкред все кормил Ричарда обещаниями, и от тоски английский король стал пить и писать письма всем государям Европы, до которых у него прежде не доходили руки. Написал он, конечно, и императору Священной Римской империи, призывая его отправиться в крестовый поход, на что император твердо ответил, что у него и на родине много дел, если не считать того, что его Сицилия, конечно же, нуждается в присмотре.
Ричард, получив ответ, не на шутку разозлился. Разве этот бестолковый император не знает, что Королевство Двух Сицилии ему не принадлежит? Разве он не слыхал, что на солнечном острове распоряжается король Англии? Последней каплей стало послание Генриха VI, отправленное также всем известным ему христианским государям, с требованием признать его, императора, права на Сицилию, как супруга единственного дитяти Вильгельма Гвискара. Но как раз накануне из Палермо прибыла первая галера, привезшая двадцать тысяч унций золота и подарки от Танкреда. И это на какое-то время решило сомнения английского сюзерена. От Генриха ему, конечно, не получить и половины, да и с чего? Конечно, неплохо было бы подождать, пока де Лечче выплатит всю сумму, а потом еще получить денег от императора и поддержать его… Но с чего бы? Генрих не желает поддерживать Ричарда, значит, он ему не союзник. Пусть кусает локти.
Незаконнорожденный сын покойного Гвискара мог быть уверен, что его золото употреблено с пользой.
То ли от радости, то ли от скуки король Англии устроил большой пир, ели там немного, но зато вино
