— Меня интересует единственный на свете мальчик по имени Серпиана. — Он обнял ее, и тут конь, заждавшись ласки, сильно толкнул его в плечо. — Но-но, не ревнуй. И тебе хватит... Посмотри, Ана, какая у него голова. Изящная, точеная, словно ограненный драгоценный камень.
— Вижу. Где он вырос?.. Да, в Арабистане умеют выводить прекрасных лошадей. — Девушка переключила внимание на жеребца. — Я буду хорошо за ним ухаживать. — Она погладила скакуна по крупу, и он потянулся к ней, надеясь на вторую ватрушку.
Сарацины не пытались толком штурмовать город. Несколько мелких стычек на внешнем круге укреплений не в счет, там нападающие даже не очень-то старались, все это походило на исполнение нудной, никому не нужной обязанности. И скоро стало ясно почему. Откуда Саладин узнал о том, что к Яффе приближается еще одно франкское войско, на этот раз по суше, осталось неизвестным, должно быть, и у него были какие-нибудь торговцы или торговки, продававшие франкам продовольствие, знавшие французский и честно передающие султану все сведения, которые могли быть ему интересны.
В любом случае правитель Сирии понял, что под стенами Яффы с малым войском ему делать нечего, и приказал отступать. Через день от лагеря сарацин остались лишь высокие валы, которые, видимо, лень было разрушать, и поваленный вместе с воротами частокол. Дерево в тот же день растащили местные жители — хорошие бревна были в цене. Солдаты английского короля даже дровами на месте старого лагеря не успели разжиться. Но они не огорчались — в городе было немало деревянных домов.
Самая мудрая тактика ведения военных действий — навалившись всеми силами, разбивать войска противника поочередно, пока они еще не успели объединиться в одну большую армию. Султан решил сперва разобраться с тем отрядом, который еще находился на марше, в чистом поле, без стен и валов, поскольку воинов, засевших в Яффе, было уже не выковырять.
Саладин и Раймон Тулузский, который вел десятитысячное войско французов, встретились у Арсура — маленького замка у торгового тракта, ведущего из Тира в Дарум. Лангедокский граф не ожидал нападения, уверенный, что как раз в этот момент сарацины либо заперты в кольце яффских стен, либо ведут изнурительную осаду города и, как бараны, бьются лбами о каменную кладку. Шестой Раймон в семье тулузских сеньоров, он почитал себя самым могущественным, самым удачливым и едва ли не самым знатным дворянином во всей Франции и был уверен, что сарацины станут терпеливо ждать, пока он не подойдет сзади и не размажет их по стенам. Графа томила мечта о неувядающей славе, уничтожение армии Саладина и взятие его самого в плен должно было выковать первое звено этой почетной цепи.
Но султан не намеревался попадать в плен. Вместо этого он напал на войско, ведомое Раймоном, и на какой-то момент знатному тулузскому сеньору даже довелось испытать неприятную дрожь страха, настоящего животного страха смерти или физической боли. За одно это он возненавидел султана всей душой.
Сарацины налетели на франков, как буря в пустыне налетает на торговый караван, и изрядно потеснили их ряды. Опомнившиеся от изумления французы стали драться яростно, всерьез, и граф Тулузский с облегчением понял, что ни смерть, ни плен ему не грозят.
Впрочем, с надеждой покрыть себя вечной славой тоже следовало распроститься. Что поделаешь... Раймон гневно сорвал с себя шлем и подшлемник, взлохматил великолепные волосы, потом вспомнил об опасности получить стрелу в глаз и торопливо надел обратно. Саладина он готов был ругать последними словами.
Когда наступило время ужина, две армии разошлись и встали друг против друга на выжженных солнцем холмах — одна с северной стороны замка, другая с южной. Предводители подсчитали потери. Было неясно, кто победил, даже преимуществ, кажется, не оказалось ни у одного из противников. Но, обнаружив, что на поле боя осталась добрая треть каждой из двух армий, Саладин и Раймон серьезно задумались и решили не продолжать воинскую потеху, столь пагубно отразившуюся на численности отрядов. Оба предводителя просто увели свои армии кто куда: лангедокский сеньор отправился под Яффу, султан — под Дарум. А замок Арсур остался пустым, без гарнизона, ничейным.
Тем временем в яффский замок прискакал измученный гонец и, добившись встречи с королем, сообщил, что к Яффе движется большой караван.
— Богатейший караван из Египта, — уверял гонец, блестя глазами, словно ему уже довелось погружать руки во вьюки с восточными сокровищами и он жаждал этого снова. — Почти без охраны. Они идут к Яффе, потому что не знают, что город в наших руках... В ваших руках, государь.
— Ты уверен в том, что говоришь? — гневно спросил Ричард, покосившись на оруженосцев, мол, несите доспехи и оружие.
— Конечно, государь. Я сам видел.
— Сколько верблюдов?
— Больше десяти, — ответил солдат, посмотрев на свои руки.
— Сколько было верблюдов, я спрашиваю.
— Да я, государь, умею считать только до десяти. Такого числа, сколько их там было, я не знаю.
Король Англии хмыкнул и оглядел свои огромные лапищи.
— Ну ладно. Если все окажется так, как ты сказал, получишь золотую монету... Доспехи и оружие мне! — и тут же забыл о своем обещании одарить воина.
В седло сели все рыцари, кто оказался в состоянии, — предвкушение богатой добычи прогнало хмель у самых ленивых — и уже в вечерней полутьме отряд налетел на лагерь египетских купцов. Те с комфортом расположились всего в пяти милях от города, между двух низеньких скал, похожих на холмы, у костров, где жарилась баранина. Они даже не сопротивлялись, безропотно позволили порубить своих немногочисленных охранников, а потом подняли усталых верблюдов и повели караван в Яффу. Пред светлые очи короля Ричарда Львиное Сердце, которого сирийцы уже давно называли просто Англичанином и только шепотом, словно демона зла.
Во дворе замка тюки с товарами были развязаны, тонкие полотна, шелк, куски ароматных смол, изделия из кости, дерева, камня, стекла и золота, специи и драгоценное оружие разложены грудами. Купцов ограбили до нитки, содрали даже красивую, удобную походную одежду, но, поскольку те не сопротивлялись, отпустили живыми. Король Англии с удовольствием оглядел доставшееся ему богатство и приказал нести в свою опочивальню.
В те времена вся казна государства хранилась обычно в опочивальне государя или уж, в самом крайнем случае, в покоях по соседству, под присмотром камерария.
Глава 22
Война шла своим чередом, и солдаты, хоть и ворчали, что их заставляют таскаться по пыльным, каменистым дорогам Сирии то туда, то обратно, все же не видели в этом ничего дурного. Такое положение дел было для них нормальным. А если учитывать, что почти в каждом взятом городе или замке они урывали клочок добычи, жаловаться и вовсе было не на что.
Правда, многие из них гибли. Но уцелевшие лишь опрокидывали чарочку в память погибшего, отстаивали краткую мессу, придуманную священником специально для солдат, способных проявлять благочестие не больше десяти минут в день, — и все.
Отбив Яффу, Ричард оставил там многочисленный гарнизон и отправился на юг. Он захватил Аскалон (с трудом, положив несколько сотен своих солдат, которых у него оставалось все меньше), Газу, а затем и Дарум. К тому времени Саладин отступил от Дарума к Иерусалиму, по пути укрепив Вифлеем, уверенный, что христиане ринутся туда, в городок, священный для каждого, кто верит в Христа.
Но король Английский и не подумал повернуть на восток. Зачем ему был нужен этот маленький захиревший городок, который, впрочем, и тысячу двести лет назад представлял собой всего лишь сельцо, знаменитое разве что святым плотником! Города на побережье были важнее и со стратегической, и с политической, и с экономической точек зрения. Туда прибывали галеры торговцев, там могли стоять крупные гарнизоны, там можно было собирать самые большие налоги. Кроме того, вдоль морского берега тянулась полоса плодородной земли, там же располагались и самые богатые поселения. В этих краях земля давала не один и не два, а целых три урожая, круглый год, так что войска, стоявшие в городах, можно было бы снабжать местной провизией, буквально растущей за стенами.
Ричард мечтал завладеть всеми городами сирийского побережья — от Дарума на юге до Аскалона на севере. А может, даже и до самого Константинополя.
Король приказал согнать пленных и местных жителей, и те под угрозой голода и смерти быстрее, чем
