пушек. Артиллеристам предстояло самим добыть пушки и всё необходимое для батареи, о чём они и были предупреждены при назначении.
Неподалеку от штабной землянки, возле которой поставили на позицию танк, появились землянки санчасти, хозчасти, общая кухня. Была и своя баня, но далеко — в нескольких километрах, на посёлке лесосплава. К зиме решили перетащить её в лес, поближе. Устраивались надолго, основательно. Хозяйственной части приказано было приступить к созданию неприкосновенного продовольственного запаса, к изготовлению деревянных ящиков для зерна, к рытью погребов для картофеля, капусты. Зерно и овощи вывозились [27] с помощью колхозников с заготовительных баз противника, помещавшихся в соседних сёлах.
Для работы с населением была выделена группа партизан-агитаторов во главе с бывшим заведующим организационно-инструкторским отделом путивльского райкома партии Яковом Григорьевичем Паниным.
В ближайших к лесу сёлах и хуторах мы были уже полными хозяевами, немецкая полиция оттуда бежала. Наши агитаторы открыто проводили там собрания и митинги. Снова, как до прихода немцев, ребятишки, мои старые друзья, оповещали обо мне, когда я появлялся в селе, весёлым криком:
— Дед пришёл!
Молодёжь наша очень быстро перезнакомилась с девушками-колхозницами, повадилась к ним в гости ходить. На опушке леса, возле «Острова» и «Сосны», появились парочки, в деревнях начались гулянья.
Колхозники стали проситься в отряд. На первых порах мы требовали, чтобы подавали письменные заявления. После разбора заявлений и проверки за принятыми в отряд добровольцами посылались разведчики.
Без наших проводников, со стороны в расположение отряда никто не мог пройти. Лес охранялся заставами и дозорами — на опушках, часовыми — на дорогах. Чтобы пройти в лес, надо было знать партизанский пароль.
Взрывы на вражеских коммуникациях продолжались. В конце октября было сразу закрыто движение через Сейм в двух районах: одновременно взлетели на воздух четыре моста — два в Путивльском районе и два в Конотопском. Охрана мостов была снята боевыми группами, которые потом, выдвинувшись в сторону гарнизонов противника, прикрывали подрывников.
Этим делом руководил наш комиссар. Человек неугомонный, он хотел всюду поспеть. Почти не было дня, чтобы Семён Васильевич не выходил на операцию. На следующее утро после взрывов сеймских мостов на дороге Путивль — Рыльск подорвался на нашей мине тягач, перевозивший танк на платформе. Надо было послать туда людей, чтобы снять вооружение, снаряды и уничтожить этот танк, пока немцы не вывезли его. Комиссар только что вернулся с Сейма, побрился у пенька и опять сам повёл на операцию новую группу. [28]
Семён Васильевич часу не мог в землянке отдохнуть. Иной раз придёт, разденется, ляжет на нары, выкурит несколько папирос, и смотришь — одевается уже.
— Ты куда это?
— На «Остров» схожу, боюсь, не устроили ли они там опять гулянки.
В те дни Семён Васильевич, куда бы он ни шёл, всегда со своим сынком Радиком. Я чувствовал, что он немного нервничает. Он не успел эвакуировать из района свою семью. Перед приходом немцев в Путивль она перебралась в одно село неподалеку от города, к знакомым. Семён Васильевич говорил, что не может простить себе этого. Он очень беспокоился за семью, старался только не показывать своего волнения, а в руках держать себя умел. Недаром его любимым выражением было «армейская привычка»: это-то он должен сделать по армейской привычке, этого он не может переносить по армейской привычке, а это само собой выходит, и тоже по армейской привычке.
По правде сказать, на первых порах армейские привычки комиссара, его требовательность не очень- то по душе пришлись кое-кому из новых людей, присоединившихся к нам уже в лесу. Как-то вызываем «Остров» — никто не отвечает. Оказалось, что все ушли на гулянье к девушкам в деревню, на заставе никого не осталось. Семёну Васильевичу пришлось поставить перед этими людьми вопрос о дисциплине со всей серьёзностью. И вот кое-кто начал поговаривать, что Ковпак, мол, хотя и ругается, но дед хороший, а это всё комиссар по своей армейской привычке закручивает.
Было среди новых бойцов несколько что называется отчаянных. Они не раз поднимали шум: мы-де партизаны, а не красноармейцы, обойдёмся и без комиссара. Рудневу пришлось много поработать с ними. Он заглядывал в их землянки чаще, чем к другим. Сначала у них разговоры бывали громкие, а потом начались и задушевные. Семён Васильевич хорошо знал людей и умел к ним подойти. Кончилось тем, что и эти люди заразились армейскими привычками комиссара и полюбили его как отца родного, как любили его все партизаны.
Я уже говорил, что наши путивляне даже во внешности старались подражать Семёну Васильевичу. Например, — мода на усы. Эта мода охватила весь отряд, началось соревнование — у кого усы больше, у кого пышнее. Или вот тоже — песни. Была у Руднева одна песня, которую он чаще [29] всех пел. Выйдет вечером из землянки, шинель внакидку, сядет на пенёк вместе со своим Радиком, обнимет его, прикроет полой шинели и затянет:
И слышишь у одной землянки подхватили, у другой — и по всему лесу песня пошла:
Эта песня стала любимой у путивлян.
Алексей Ильич вернулся из Харькова, как настоящий Дед Мороз, — к празднику: готовились к встрече 24-й годовщины Октябрьской революции.
— Только, хлопцы, не гневайтесь, — говорит, — подарков я вам не принёс.
Мы ждали с «Большой земли» рацию. Алексею Ильичу не удалось её получить, но командование, с которым он связался в Харькове, взяло наши координаты и обещало, что рация будет сброшена нам с самолёта. Хорошо уже было то, что на «Большой земле» узнали о нашем существовании в Спадщанском лесу.
Вероятно, не только я, многие путивляне представили себе тогда Москву, кабинет, большую карту на стене, маленькое зелёное пятнышко на нём к северо-западу от Путивля и руку, делающую на этом зелёном пятнышке отметку красным карандашом. И ведь может быть эта карта — в кабинете Сталина, и перед ней стоит он сам — это его рука делает отметку на карте, он смотрит на нас, думает о нас. Одна мысль об этом была праздником. Хотелось, сделать что-то такое, чтобы Сталин порадовался в эти трудные дни.
А Дед Мороз говорил, что не принёс нам подарков!
Вернулся он, и в землянке сразу как-то уютнее стало. Какая бы погода ни была — Алексей Ильич в
