врасплох, я вправду забыла, постаралась забыть. И дальше: 'Ты, возможно, уже не нуждаешься в советах, но так, без цели, трудно было зайти?! Да просто даже набрать наш номер!' Пауза. Почудилось, верно, – не могло ведь такого быть?! – будто она слезы сглотнула…
И вдруг я прозрела. Неужели она ждала? Неужели и шелковые блузки, и туфли на каблуках надевались ради меня? А я не только бездарность выказала, но и бессердечность, не сообразив, не уловив, что в этом доме, выходит, любили меня?
А что упущено, не восстановимо. Да, примчалась на следующий же день. Тот же подъезд в ожидании лифта. Стук каблуков за дверью, после звонка. Ее комната, она в кресле. Но ушло то, что она называла «волшебством». Выходит, это было, существовало, чему я не поверила. Бог с ней, с литературой, – но в жизни, что ценнее, важней. Мне протягивалось, а я отвернулась.
А потом я была на ее похоронах. В автобусе, едущем в морг, рядом с Даниилом Семеновичем стоял, держась за поручень, Алексей Герман, о котором я столько слышала, но увидела впервые. Впервые многое еще предстояло, но уже без волшебства.
НУ КТО ЖЕ НЕ ХОТЕЛ ОТКРЫТЬ СОБСТВЕННОЕ ДЕЛО
Не возражайте, не поверю, или запамятовали: тогда, в разгар перестройки, при возникновении первых кооперативов, открыть свое дело захотели очень многие, если не большинство. И тех, кто в профессии своей состоялся, имел вроде как твердый статус, тоже потянуло, соблазнило, не заработки даже, а вот то, в чем нам, советским гражданам, было отказано от рождения и, как предполагалось, навсегда: почувствовать себя независимыми хозяевами и своего дела, и самих себя. Но опять же у большинства грезы эти не реализовались. Теперь известно, почему.
Вспоминать нас, преисполненных в тот период иллюзиями, и смешно, и грустно. В конце восьмидесятых, находясь в Женеве, вижу как сейчас, лица впавших в ажиотаж приятелей – сотрудников международных организаций. Заграница, Запад, недавно еще вожделенные, показались вдруг захолустьем, парализующим предприимчивость, отдаляющим удачу, которую сейчас там, на родине, надо бы хватать за хвост. Не подозревая о раздаче, полным ходом запущенной, государственной собственности, делились планами, один нелепее другого, и, понятно, что практически ни у кого ничего не осуществилось.
Знакомый физик, доктор наук, работающий в ЦЕРНе мечтал, например, аптеку открыть по западному образцу, описывал красочно, какое планирует для нее помещение, картины на стенах, цветы в кадках, и его энтузиазм воспринимался с доверием, а не как горячечный бред. Да что там, уж я-то, с трудом считающая до десяти, та еще бизнесменка, тоже ведь вознамерилась, вернувшись, открыть бар-ресторан. Муж, зная мой нрав, в затею не верил: шуганешь, говорил, клиентов, если встанешь с левой ноги. Между тем сам, с другом, сотрудником ООН, идею вынашивал об организации сети спортивных клубов, на том основании, что оба в Женеве усердно их посещали. Оздоровление нации – мысль хорошая. Вот только на какие шиши?
Кстати, эту идею, как и все прочие, носящуюся в воздухе, осуществила впоследствии Ольга Слуцкер, чьи телефоны у меня в записной книжке, а изображение можно увидеть в теперешних российских глянцевых журналах в разделе светской хроники. Ей удалось то, о чем другие мечтали, по простой причине: к моменту нашего с ней знакомства, в восьмидесятых, задолго до начала официально объявленной приватизации, муж ее Володя, уже оказался при очень больших деньгах. А вот откуда они вдруг взялись, так и не выяснилось. Тайна, покрытая мраком.
Впрочем, Оля с Володей зависти не вызывали: воспринимались первыми ласточками новоявленного богатства, но и мы, как представлялось, придет час, вольемся в их стаю. Мда… Комментарии тут излишни. У советских граждан, выращенных в социалистическом зоопарке, наивность сочеталась с развращенностью дармовыми подачками. Ожидалось, что когда коммунистический режим рухнет, халявы будет стократ больше, бери – не хочу. И взяли. Но другие – не мы.
Веселые ребята, Гайдар, Чубайс с сотоварищами, задуманную операцию провели виртуозно: со стороны, не из их приближенных, никто не понял ничего. Ваучер, гениально-бессовестно изобретенный для охмурения народа, получила и наша семья, от компании «Гермес». Была такая и, как водится, сплыла. Муж до сих пор не дает его выкинуть, да еще грозится обрамить и повесить на стену. В назидание. Кому, интересно? Пароход-то ушел, без нас, без большинства. Как говорится, не вина, но беда. А если честно, общая наша глупость. Плюс особенный, русским свойственный, менталитет, гвоздь которого – необходимый объект для ненависти.
Как наши предшественники в обстоятельствах близких ненавидели люто царя, царскую фамилию, так же мы, подхватив эстафету, злобу выносили и выплеснули на власть-душительницу, но не тогда, когда она нас вправду теснила, губила, а когда уже валялась, поверженная, в грязи. Вот тут мы и взялись поглубже ее затаптывать, вопя, проклиная. Не догадываясь, что попались на отвлекающий маневр. В митингах проворонили главное. Ладно там материальное процветание, но кое-что поважнее: страну.
Но даже самым прозорливым вряд ли могло прийти в голову, что спустя чуть больше десятилетия, те же люди, скандировавшие Ель-цин! Ель-цин! – схватятся вновь за древко красного, вот уж действительного кровавого, знамени и с портретами Ленина-Сталина, как с хоругвями, ринутся супротив триколора. Прежний объект ненависти, крутанув на сто восемьдесят градусов, обернется в свою противоположность: олигархи предстанут врагами народа, хотя вчера в сущности народ их приветствовал, соблазнившись, как уже было, обещанной дележкой. Все забыли. Не научились ничему.
Наша семья вернулась на родину в январе девяностого, аккурат в пик невиданного еще дефицита. На магазинных полках шаром покати. Мечты про открытие собственного дела увяли сами собой. Силы, энергию поглотили заботы в поисках пропитания. Элементарного. Мяса, молочных продуктов, об овощах-фруктах речь не шла. Хотя нет, вру. «Морозко» рядом с Комсомольским проспектом посещался нами регулярно: клубника, смородина, пусть замороженные, поставлялись, кстати, из Краснодарского, кажется, края. Получастная инициатива высунула было голову, но ее быстренько отвинтили. Куда прибыльнее оказалось гнать и ту же клубнику, наравне с экзотическими киви, из-за моря-океяна, розы ввозить из Эквадора, вина, порубав свои виноградники, из дальнего зарубежья, ну и так далее, в результате чего собственного производителя благополучно, под аплодисменты падкой на западный товар публики, задавили.
Ну а пока что столица нашей родины судорожно запасалась растительным маслом, цены на которое прыгали все выше и выше. Где и что можно было в тот период достать, застряло в подкорке, видимо, навсегда. Москва, как карта, расчерченная для боевых действий, архитектурный свой облик утратила, маня лишь объектами, где продовольствие еще давали. Первым вестником накрывшего после страну, как цунами, импорта, стала фирма «Данон», торгующая йогуртами и открывшая свой магазин в начале улицы Горького. Туда запускали через турникет партиями, и длиннющая очередь волновалась: не расхватают ли проникшие в западный рай счастливцы все подчистую? Опасались не зря. Поэтому мы с мужем, разумеется, не для себя, ради дочери, являлись к «Данону» затемно, примерно, за час до открытия. На морозе, ветру, с вожделением воображали, как дочка в школьную перемену откроет заветную баночку и всю враз умнет. Сердце родительское таяло, предвкушая такую картину. Мы бы там, у ентого «Данона», и под пулями бы выстояли, минометами, бомбежкой.
Между тем по прежним, советским понятиям, мы относились к разряду преуспевающих. Имелась «Волга», у которой, правда, постоянно отваливался глушитель, ну тут уж ничего не поделать, к бездорожью
