Городненская Коложская церковь другая. Место для нее мастер выбрал обычное. Прекрасное, чудесное место, но обычное — на высоком неманском берегу, рядом с Замковой горой. Все знают, что наши предки церкви ставили на самых-самых местах — высоких, открытых, приглядных. И не хочешь, а увидишь ту церковь со всех четырех сторон. Так что Коложа стояла обычно — отовсюду видна, и старые деревья не закрывают ее, а охраняют. Однако подходишь ближе — и невольно ахаешь. На стенах церкви, которые сохранились с того самого XII века, бросаются в глаза отполированные разноцветные камни, светло- зеленые, бирюзовые, коричневые, желтые. О чем думал мастер, полируя эти валуны, выкладывая майоликовую плитку? Видно, о том же, о чем и владимирский мастер, когда возводил храм в глубине лугов. А в Коложской церкви из майоликовых плиток был сделан и пол, и стены были украшены фресковой живописью, которая, к сожалению, не сохранилась. Майоликовые кресты на стене, разноцветные каменные вкрапления, складывающиеся в неведомый нам узор, — они зачаровывали.
Так вот, и на церковь на Нерли, и на Коложу, и на владимирские «многоглавки» можно глядеть долго. Всю жизнь может глядеть на них человек — и не устанет, не затоскует, не отмахнется. Только через такие вот храмы он поймет своих предков, их глазами увидит свою землю — и себя на ней. Стоят под высокими небесами Покров на Нерли и Коложа, лелеят доброту в человеческих душах, ведут людей к красоте. Из-за этого столько у них врагов, у наших храмов. Зло никогда не может простить Добру, оно уничтожает, крушит, жжет, глумится, — и сейчас это видно особенно хорошо. Уже несколько поколений людей вырастают на убеждениях, что для завтрашнего дня надо как следует уничтожить прошлое, «сплюндровать», писали в наших летописях. Как в языческих ритуалах христианские пастыри видели только бесовские гульбища и «скотьски» обычаи, так и в христианстве сейчас обличают лжегуманизм и мракобесие. Мы давно уже не узнаем свою землю, давно не знаем, что растет на наших полях, засыпанных нитратами, понимаем, что реки превратились в сточные канавы — и тем не менее играем словами, самих себя посылаем туда, не знаю куда, приказываем принести то, не знаю что. Светлое завтра все спишет.
Нет средств, чтобы отреставрировать полностью Коложу? И рыбу из реки нельзя есть? На гродненских улицах не говорят по-белорусски? Ничего, завтра все будет хорошо. Сегодня еще надо кое-что разрушить и уничтожить, а завтра все исправим. И ни в коем случае не оглядываться в прошлое!
Но еще раз вернемся к церквам. Кроме четырех городненских, в XII веке были поставлены Большой собор Бельчнцкого монастыря, Спасо-Евфросиньевская церковь в Полоцке, церковь Благовещенья в Витебске, Борисоглебская церковь в Новогрудке. Причем новогрудская церковь построена не в традициях городненского монументально зодчества, а в традициях полоцкой школы.
Но начать все же надо с того, что в Полоцке находится самый древний собор на белорусской земле — Софийский (середина XI века).
Пожалуй, с трех Софий — Киевской, Новгородской, Полоцкой — и началась история древнерусского зодчества. И не только она. С этих трех городов началась история Киевской Руси.
Вот мы и подошли к древнему Полоцку, городу-киту, на котором установилась и высоко вознеслась Русь. Чем определялся взлет любого средневекового города? Чаще всего исключительным географическим положением, когда и река, которая выносит к морям-океанам, и сильные соседи — только среди сильных можно самому стать сильным, — и культурно-экономическая «особинка», непохожесть на других. В Полоцке все сошлось легко и естественно. Полоцкий люд без особых трудностей выходил на западноевропейские шляхи — вспомните, куда завела дорога Франциска Скорину, и конечно, он не был на этих дорогах первым полочанином. Подобно ему, проходили теми шляхами многие полоцкие, новогрудские, виленские люди, да не всем поровну отмерено удачи и таланта. Людей много, а Скорина один. Так вот, полоцкие купцы были своими людьми и в Новгороде, и в Киеве, и в Любеке с Краковом. Ходили они в варяги и в греки, а там надо было не только на других глядеть, но и себя показывать.
Второе — к XI веку уже набрали силу Киев и Новгород, хотя и отличались они разными формами политической власти — правлением верховного князя и народовластием, — однако основные черты были все же едины. Полоцк подсмотрел у своих соседей то и это, в зависимости от ситуации скликал вече или приглашал сильного князя. Культурным экономическим и воинским центром Руси сразу стал Киев, тут и византийские походы, и война со Степью, Святослав стремился перенести столицу на Дунай. Принятие христианства тоже было актом исключительного культурно-политического значения. Заговорили колокола киевской Софии — за ними новгородской и полоцкой. Единая воля отчетливо проявлялась на всей русской земле, возьмите те же многочисленные Борисоглебские церкви. Первые русские святые как раз и стали символами этой воли, от Городни до Корсуня, от Галича до Мурома.
И третье — отличие от своих соседей. По мере того как увеличивались сила и авторитет удельных княжеств, менялось их положение, возрастала их роль в культурно-экономической жизни государства. Конечно, каждый такой центр решал какие-то свои региональные задачи. Юго-восточные княжества были щитом между Киевом и Степью, северо-западные сдерживали никак не стихающие волны немецкой экспансии, а те волны покатили во все стороны еще со времен Германариха, центральные же княжества выполняли роль ядра, куда сходилось, стекалось и притягивалось, как к магниту, все самое лучшее. Полоцк находился на балто-славянском пограничье. К этому времени уже закончился процесс мелкоплеменных миграций, создавались большие государства, в чреве которых навсегда исчезали маленькие народы. Тень от католического креста надвинулась на земли пруссов, куршей и ятвягов, в Полоцке эту тень хорошо видели. Литва, курши, жмудь, аукшайты, латгалы изо всех сил сражались с агрессией крестоносцев, однако ясно было, что без сильного государства им не устоять. Таким образом, в начале XIII века западнорусские земли, которые собрались под властью Полоцка, и наиболее сильные балтские племена оказались перед необходимостью консолидации. Условия для создания нового восточноевропейского государства — Великого княжества Литовского — уже созрели, но об этом немного позже.
Один из трех самых могущественных городов Киевской Руси, Полоцк был в центре борьбы за верховную власть. Всеслав Брячиславович, как известно, один год сидел на киевском престоле. Стоит назвать имена наиболее известных полоцких князей. Первый из них, имя которого донесли до нас летописи, Рогволод, отец Рогнеды. Самого Рогволода убил Владимир Святославович, взял силой (гвалтом) в жены Рогнеду, от них родился Изяслав Владимирович, зачинатель новой полоцкой династии. Владимир построил ему город Изяслав, теперь Заславль. С 1003 года княжил Брячислав Изяславович, с него началась борьба Полоцка с Киевом. Но наибольшего расцвета Полоцк достиг при Всеславе Брячиславовиче (1044– 1101 гг.).
Вот что пишет «Повесть временных лет»: «В лето 6575 (1067). Заратися Всеславъ, сынъ Брячиславль, Полочьске, и зая Новъгородъ. Ярославичи же трие, — Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, — совокупивше вой, идоша на Всеслава, зиме сущи велице. И придоша ко Меньску, и меняне затворишася в граде. Си же братья взяша Менескъ, и исекоша муже, а жены и дети взаша на щиты, и поидоша к Немизе, и Всеславъ поиде противу. И совокупишася обои на Немизе, месяца марта въ 3 день; и бяше снегъ великъ, и поидоша противу собе. И бысть сеча зла, и мнози падоша, и одолеша Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, Всеславъ же бежа. По семь же, месяца иуля въ 10 день, Изяславъ, Святославъ и Всеволодъ, целовавше крестъ честный къ Всеславу, рекше ему: «Приди к намъ, яко не створимъ ти зла». Он же, надеявъся целованью креста, перееха в лодьи чересъ Днепръ. Изяславу же в шатеръ предъидущю, и тако яша Всеслава на Рши у Смолиньска, преступивше кресть. Изяславъ же приведъ Всеслава Кыеву, всади и в порубь съ двема сынома».
И о том же Всеславе в «Слове о полку Игореве»: «На Немизе снопы стелють головами, молотятъ чепи харалужными, на тоце животъ кладутъ, веютъ душу от тела. Немизе кровави брезе не бологомъ бяхуть посеяни, посеяни костьми Рускихъ сыновъ. Всеславъ князь людемъ судяще, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше, изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хрьсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ Полотске позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыеве звонъ слыша. Аще и веща душа въ дръзе теле, нъ часто беды страдаше».
О Всеславе Чародее «Повесть временных лет» еще сообщает: «В се же лето (1044) умре Брячиславъ, сынъ Изяславль, внукъ Володимерь, отецъ Всеславль, и Всеславъ, сын его, седе на столе его, его же роди мати от вълхованья. Матери бо родивши его бысть ему язвено на главе его, рекоша бо волсви матери его: «Се язвено навяжи на нь, да носить е до живота своего», еже носить Всеславъ и до сего дне на собе; сего ради немилостивъ есть на кровьпролитье».
Запомниться надо было князю Всеславу, даже больше того — въесться в печенки Киеву, чтобы летописец так подробно расписал его рождение. А может, он действительно в сорочке родился? Автор же
