Победы и беды России

Михайловича, и именно Юрий Иванович взял на себя заботы о его христианском погребении.

Совершенно ясно, что «споры» о христианстве М. М. Бахтина возможны только в силу «подцензурности» бахтинских текстов. И те, с кем Михаил Михайлович вел откровенные беседы, ни в коей мере не сомневаются в его христианстве, и, более того, можно назвать людей, обретших христианскую веру именно в общении с ним и его супругой с 1921 года Еленой Александровной!

* * *

И второе, о чем считаю необходимым сказать. Стремясь всячески «отделить» М. М. Бахтина от христианства, Н. К. Бонецкая пытается самым настоятельным образом связать его с иудаизмом и даже вообще с «еврейством». Она без сколько-нибудь внятных доказательств утверждает, что за бахтинским «диалогом» стоят «то ли бесконечные талмудические разговоры „по последним вопросам“, то ли… собеседование ветхозаветного человека с Богом», что бахтинский тезис о «неготовности» воспроизводит-де «религиозное ощущение еврейства» (с. 115–116), что книга о Рабле воплотила «глубинное еврейское мироощущение» (с. 140) и т. д. и т. п.

В бахтинских текстах нет прямых суждений о еврействе и иудаизме — и такие суждения отсутствуют в конечном счете по тем же причинам, что и откровенные суждения о христианстве, — «цензурным» причинам. Важно подчеркнуть, что до последнего времени «антихристианская» направленность была присуща не только «официальным», но и сугубо «либеральным» кругам: так, в «свободомыслящем» «Новом мире» 1960-х годов постоянно публиковались резкие антихристианские сочинения.

С другой стороны, имела место своего рода «цензура» и по «еврейскому вопросу», которая особенно неукоснительно действовала в интеллигентской среде. И к моменту знакомства с М. М. Бахтиным (к 1960 году) в мое сознание было прочно внедрено представление, что подлинно «интеллигентный» и действительно «культурный» человек не может ни думать, ни, тем более, высказывать публично что-либо «критическое» в адрес евреев.

Но при первой же встрече с Михаилом Михайловичем в 1961 году он на вопрос о том, кого из русских мыслителей необходимо изучать прежде всего, почти не раздумывая, сказал: «Читайте Розанова!» Через год, в продолжение которого я пораженно вчитывался в проникновенные книги Василия Васильевича (не без больших усилий «доставая» их), я вновь приехал в Саранск и задал волновавший меня вопрос об «антисемитизме» Розанова.

Михаил Михайлович ответил, что в таком случае придется считать «антисемитами» почти всех виднейших мыслителей и писателей России, ибо они высказывали — пусть и не столь развернуто и резко — в общем то же самое, что и Розанов. И не следует все же забывать, добавил Михаил Михайлович, что евреи распяли Христа.

Мне пришлось опять-таки выразить недоумение из-за его слов «почти все виднейшие», ибо мне тогда казалось, что дело обстоит противоположным образом. Но Михаил Михайлович возразил, что многое замалчивается или вообще не публикуется — в чем я позднее убедился, читая, как говорится, «без купюр» не только Достоевского, но и Толстого, а также И. Аксакова и К. Леонтьева, Чехова и Блока, С. Булгакова и Флоренского, Карсавина и Лосева, Пришвина и М. Булгакова и т. д. (к ним, разумеется, следует присоединить и их иностранных коллег — от Шекспира до Томаса Вулфа, от Канта до Хайдеггера).

Словом, мне стало ясно, что издавна действующий в интеллигентской среде «запрет» на критические суждения об одной из национальностей — явление сугубо ложное и, в конечном счете, вредное даже и для самой этой национальности, ибо оно стимулирует либо даже вообще порождает в тех или иных людях экстремистские, «крайние» — и также заведомо ложные — негативные представления о евреях…

Впоследствии я познакомился с замечательно верным заключением одного из крупнейших еврейских идеологов XX века — Владимира Жаботинского (в его статье, впервые опубликованной девяносто лет назад, в 1909 году): «…можно попасть в антисемиты за одно слово „еврей“ или за самый невинный отзыв о еврейских особенностях. Я помню, как одного очень милого и справедливого господина объявили юдофобом за то, что он прочел непочтительный доклад о литературной величине Надсона (сейчас то же самое происходит с теми, кто „непочтительно“ говорит о „величине“ И. Бродского. — В. К.)… евреев превратили в какое-то запретное табу… в конце концов, создается такое впечатление, будто и самое имя «еврей» есть непечатное слово, которое надо пореже произносить».[166]

Но вернемся к М. М. Бахтину. Без всякого преувеличения скажу, что тогда, в 1962 году, Михаил Михайлович был единственным в мире человеком, который мог убедить меня изменить давно, с 1940-х годов, внедрившееся в мое сознание представление об этом «предмете» — и убедить даже не какими-либо аргументами, а самой своей личностью (кстати сказать, об этом совершившемся во мне именно тогда, в 1962 году, под бахтинским воздействием изменении могут свидетельствовать многие близко знавшие меня в то время люди).

И теперешнее — говоря без обиняков, высосанное из пальца — «обвинение» Михаила Михайловича в приверженности еврейству и иудаизму — «обвинение», которое занимает очень существенное место в сочинении Н.К. Бонецкой, — стало возможным только по «цензурным» причинам. Ибо в бахтинских текстах никак не выразилось отношение их автора к пресловутой «проблеме».

Предвижу, что рассказанное мною побудит определенные круги людей к «критике» по адресу М. М. Бахтина. Предвидеть это нетрудно потому, что в последние годы можно было наблюдать, как в этих кругах менялось отношение к поначалу встреченному с восторгом утверждению самого высокого статуса таких деятелей русской культуры, как П. А. Флоренский, Л. П. Карсавин, А. Ф. Лосев, М. А. Булгаков и другие. По мере того как осваивалось их наследие, становилось известно, что они воспринимали пресловутый «еврейский вопрос» не так, как «положено», и их начали обвинять в «антисемитизме». Слово это в его истинном смысле означает принципиальное и, так сказать, априорное неприятие евреев как таковых, как этноса (что, безусловно, и безнравственно, и просто неразумно), но сие слово сплошь и рядом употребляют по адресу людей, которые критически высказывались о тех или иных конкретных действиях и суждениях лиц еврейского происхождения, и приписывать им ненависть к целому этносу — грубейшая клевета.

Насколько несостоятелен такой подход к делу, явствует хотя бы из следующего. Литератор М. Золотоносов, избравший «профессией» разоблачение «антисемитов», издал недавно книжку, в которой попытался «доказать», что Михаилу Булгакову был присущ-де «элементарный антисемитизм, разрушающий ту „оптимизированную“ биографию Булгакова (неправомерно сближенную с Идеалом), которая внедрилась в общественное сознание».[167] Но далее, увлекшись своим обличительным пафосом, Золотоносов обнаруживает «антисемитизм» и у еврея О. Э. Мандельштама (там же)!

Или другой весьма выразительный пример. В 1980 году были изданы воспоминания известного драматурга Александра Гладкова (автора очаровательной пьесы «Давным-давно») о Борисе Пастернаке, где цитировалось его рассуждение о евреях, в котором поэт, в частности, утверждал: «…я считаю самым большим благом для еврейства полную ассимиляцию».[168] Воспоминания были заново изданы уже в «перестроечное» время, и, надо думать, по причине большей «свободы», подготовивший оба издания В. В. Забродин без всяких пояснений убрал из второго издания это место, по-видимому, из-за его (по мнению Забродина) «антисемитского» смысла…

* * *

В заключение решусь высказать предположение о том, почему Н. К. Бонецкая прямо-таки яростно обрушилась на М. М. Бахтина — вернее, прежде всего и главным образом на его книгу о Рабле. Для этого необходимо вернуться к истории ее издания.

Тридцать семь лет назад мне удалось подготовить достаточно весомый «аргумент» в пользу издания этой книги — письмо под названием «Книга, нужная людям», которое согласились подписать председатель Союза писателей СССР К. А. Федин, академик-секретарь Отделения литературы и языка АН СССР В. В. Виноградов и переводчик Рабле Н. М. Любимов. Я вручил это письмо давно знакомому мне заместителю главного редактора «Литературной газеты» А. С. Тертеряну, 23 июня 1962 года оно было опубликовано, и