носком ботинка отправил кота обратно. Кот подавился собственным воплем, тело его с растопыренными лапами описало в воздухе дугу, и он опять оказался в костре, откуда выпрыгнул уже без крика и снова рванул к спасительному лесу.
— Дурак, — сказал Брагин Максу, — надо было в воду бросить, я ни разу не видел, как коты плавают. Может, он и не умеет.
Даже видавшие виды девицы встали и, ругая этих двоих «придурками» и «дебилами», с разочарованием на лицах пошли по домам. За ними потянулись старшие парни, обматерив, скорее для порядка, закадычных друзей. Никто не назвал их извергами, и уж, тем более, никто не двинулся на них с кулаками. Не сделал этого и Василий, в сознании у которого ощущение гадливости от увиденного сменилось презрением к собственной трусости. Он промолчал и даже не решился уйти в числе первых, вынужденный слушать подробности впечатлений Брагина и Вознесенского от палёного кота. Ему вспомнился недавний разговор с отцом о человеческих слабостях. «Трусость, — сказал отец, — самое гадкое и самое плохое, из того, что может жить в сердце человека, потому что трусость позволяет злу существовать в этом мире». И в эту ночь Василий больше ненавидел не Брагина с Вознесенским, а самого себя.
— Как тебе ария кота, Маэстро?! — спросил его Макс.
— Фальшиво, — ответил Василий, более имея в виду себя. — Пойду домой.
По пути в сознании печально звучало гениальное «Адажио» великого Альбинони...
2
Крыльцо музыкальной школы исчезло в снежной реке, которую гнал вдоль улицы ветер. Маленькие белые смерчи игриво намекали на место, где оно должно было быть. Нащупывая ногами ступеньки в сугробах, Василий подумал, что все эти снежные завихрения можно великолепно озвучить фантазией-экспромтом до диез минор Шопена. Это было одно из обязательных произведений, на которое Изольда Матвеевна делала особую ставку на конкурсе. Ох, и летела эта шопеновская фантазия приручённым гармоничным торнадо из-под рук Василия Морозова! И, прикрыв глаза, учительница задумчиво теребила локон...
Дверь подалась с трудом, пришлось сдвигать добрый полуметровый сугроб. Так через пару часов занятий можно и не выйти из школы. Представилось: морозное утро, заваленные снегом по самые крыши дома и абсолютная тишина... Нет!.. Едва слышно над белой пустыней звучит первая токката Шпета! Неспешный орган славит готические сосульки, мёрзлую вечность — или вечную мерзлоту.
В ожидании спасателей придётся несколько дней сидеть взаперти... Но Василия это как раз устраивало. А что? Чайник и печенье в школе всегда есть. Рояль и уйма времени, помноженная на долю романтики! Главное, чтобы помимо Изольды Матвеевны, а также ворчливой, но доброй технички Антонины Ивановны (похожей на «Рапсодию в голубом» Гершвина) в школе была и Аня.
— Ты выстрелил своего Гаврилина? — без всяких «здравствуйте», «как дошёл» встретила его на пороге Изольда Матвеевна, акцентируя на «своего Гаврилина», как будто тот был родственником Морозова или соучастником в преступлении. Преступление заключалось в том, что Василий настоял: в первой части конкурсной программы, где требовалось исполнение произведений отечественных композиторов, он вместо угловатой сонаты №3 Шнитке (как желала Изольда Матвеевна) будет играть несколько небольших: коротенькую гаврилинскую «Русскую», «Вариации на тему Генделя» Эдисона Денисова и пьесу-фантазию Рахманинова. Сергея Васильевича они любили на пару. Василий смог убедить учительницу тем, что в разных пьесах он выгоднее покажет и технику и различные настроения, короткие произведения можно подать эффектнее, как несколько выстрелов. Главное — уложиться в отведенное время.
Но над простенькой, меньше минуты, пьесой Валерия Гаврилина пришлось попотеть. В начале там шел резвый пассаж, который у Василия получался не как гармоническая старт-пробежка, а будто глиссандо заводящегося автомобиля. И дело было не столько в технике, сколько в способе извлечения звука. Требовалось найти какую-то маленькую тайну, заложенную в пассаж композитором. Этого требовала пьеса, этого же требовала Изольда Матвеевна, которая раскладывала музыку на элементы не только математически, но и исходя из движений души. Хотя иногда Василию казалось, что учительница ставит музыку на конвейер. Он жутко не любил «заигрывать» пьесы до автоматизма и возникающего к ним равнодушия. Говорил об этом Изольде Матвеевне, но та лишь сверлила его взглядом и твердила: в любое время дня и ночи ты должен быть готов выйти на сцену и вынуть там душу. И заплетающиеся пальцы не должны помешать тебе сделать это!
— Выстрелил, осечки не будет! —улыбнулся в ответ Василий — он уже слышал, как в одном из кабинетов Аня «ковыряет» полифонические инверсии Мясковского. — А я тоже кое-что написал. Думаю, вам понравится.
— Надо тачать Баха, а ты занимаешься вольным сочинительством, — притворилась недовольной Изольда Матвеевна.
— Баха мы отбахаем! — с улыбкой пообещал Василий. — Здравствуйте, Антонина Ивановна, — поприветствовал он появившуюся из подсобки уборщицу.
— Здравствуй, Вася. И на кой ляд вам все эти Бахи в такую непогодь? — проворчала она в ответ. — С
