— Ты имеешь в виду того губошлепа? — кивнул я на дальний стол, где сидел телевизионщик. Он как раз опрокидывал в свой широкий рот рюмку с коньяком.
— Почему же тебе не нравится Варин спортсмен? — пристала Вероника. Глаза ее блестели, на губах улыбка. Невнимательна была моя Вероника, иначе заметила бы, что этот разговор мне в тягость.
— Варе он тоже не нравится, — пробурчал я.
— Женское сердце — загадка, — улыбнулась дочь. Что она имела в виду, я позже понял, а в этот момент ухватил за рукав проходящего мимо официанта и сказал, чтобы он с нами рассчитался.
— С удовольствием бы, но я вас не обслуживал, — улыбаясь Веронике, сказал официант.
Почему они в ресторанах все будто на одно лицо? Я попросил его поскорее прислать нашего. Тот кивнул и черным призраком растворился в табачном дыму, окутавшем дверь и коридор.
Тот, о ком у нас шла речь, сидел за дальним столом в компании того самого в голубом костюме и бросал хмурые взгляды в нашу сторону. Я подозреваю, что верзила в голубом костюме вышел в вестибюль и позвонил Боровикову, потому что раньше его в ресторане не было. Откуда-то примчался. Был он в толстом свитере и расклешенных внизу черных брюках в обтяжку. Соломенные волосы перьями налезали на воротник, топорщились на ушах. Лицо у него действительно симпатичное: правильные черты, крупный прямой нос, красиво очерченные губы, чуть выпуклые скулы. Я еще ни разу не видел, как улыбается Боровиков. Почему-то больше приходилось видеть его мрачным и недовольным, как сейчас. Плечи у него широкие, сильные большие руки. Если в них попадется мяч, не скоро выпустит… Видел я его на площадке, бегает как гепард и виртуозно забрасывает мячи в сетку. Насколько мне известно, спортсмены не пьют, а Леню мне приходилось видеть чаще всего под мухой. Вот и сейчас он наливает в фужер коньяк. Я ждал, когда он выпьет, но Боровиков поставил бутылку, отодвинул фужер, и наши глаза встретились. Да, в его взгляде была ненависть. Дурак он дурак! Неужели считает, что я и впрямь мог заставить Варю порвать с ним? Дочь никогда бы меня не послушалась, что, кстати, и произошло; она сама решает, что ей делать. А если начнешь на нее давить, то она возьмет и все сделает наоборот. Такое случалось в детстве…
Наконец пришел наш официант и принес счет. Я уже был внутренне готов, что сумма будет приличной, но с трудом скрыл изумление, увидев итог. Ничего не сказав, полез в карман за деньгами, но тут Вероника взяла со стола счет, быстро просмотрела и подняла на официанта, источавшего доброжелательность и галантность, свои большие не замутненные даже шампанским глаза.
— Вы все перепутали, Володя, — ласково сказала она. — Этот счет не наш… Чего тут только не написано! — Она бросила лукавый взгляд на соседний столик. — Это, наверное, вы им насчитали?..
С лица Володи (когда она успела узнать его имя?) сползла улыбка, он сосредоточенно стал изучать счет, потом закивал, заулыбался, что-то пробормотал, мол, с кем не бывает… и исчез.
— Тебя обдуривают, а ты все готов проглотить, — ворчливо заметила Вероника. — Неужели не понимаешь, что он решил нагреть тебя? Мол, один мужчина с двумя хорошенькими женщинами… Даже если и почувствует, что ему приписали лишку, не посмеет возразить. Как же, подумают, что скупердяй… Эх ты, Шувалов!
— А швейцару, пожалел рубль дать, — подковырнула меня и Варя.
— Откуда же ему, бедняге, было знать, что я пожаловал в ресторан с родной дочерью и…
— И… договаривай, милый? — с улыбкой посмотрела на меня Вероника.
— И… почти женой, — выговорил я, будто с плеч сбросил каменную глыбу. Выговорил и не посмел поднять глаз ни на Варю, ни на Веронику.
— Варя, слышишь, твой отец сделал мне предложение?
— Поздравляю, — без улыбки ответила Варя.
Мысли ее были заняты другим. Она нет-нет да и бросала беспокойный взгляд на дальний столик, за которым сидел Боровиков с приятелями.
— Что-то радости мало в твоем голосе, дорогой, — не унималась Вероника.
— Па волнуется, — заметила Варя. — Он всего только второй раз собирается жениться…
Меня спас официант: он деловито подошел к нашему столу и, уже обращаясь к Веронике, протянул ей новый счет.
— Совсем другое дело, — рассыпала она серебристый смех и наградила официанта таким лучезарным взглядом, что даже его меркантильная натура дрогнула, прогнулась, и на лице его появилась не заученная снисходительно-вежливая, а самая настоящая человеческая улыбка.
Счет был ровно наполовину меньше. Я стал ему совать трешку, но он вежливо отстранил мою руку:
— Благодарю, на чай не берем. — И снова улыбнулся Веронике.
Потом я узнал, что официанты тех, кого нагло обсчитывают, ни капельки не уважают, между собой таких простаков они называют «купцами» и «фуфлом».
— Ты меня удивляешь, па, — насмешливо заметила Варя. — Бедному швейцару пожалел рябчик, а этому наглому типу предлагаешь трюльник!
— Рябчик, трюльник… — покачал я головой. — На каком это, интересно, языке?
— Жаргон, папочка, жаргон, — рассмеялась Варя. — Может, ты не знаешь, что такое бабки? Тачка? Шеф? Мастер? Купец? Маг? Пласт?
— Это ты у какого философа почерпнула? У Платона или Аристотеля? — съязвил я. Что-то очень уж моя доченька развеселилась…
— Такие словечки сейчас употребляет современная золотая молодежь, — ответила Варя.
— А ты какая молодежь? — не унимался я. — Серебряная?
— Ну чего ты пристал? — вступилась за нее Вероника.
— У папы на современную молодежь — зуб, — уколола меня Варька.
Когда мы уходили, я заметил, что у стола баскетболистов в почтительной позе замер тот самый официант, которого я принял за нашего, — или еще заказывают, или рассчитываются. С официантом толковал парень в голубом костюме, Боровиков хмуро смотрел в нашу сторону. Он сделал Варе какой-то знак головой, но та никак не отреагировала. Лицо у дочери было озадаченное, будто она разрешала про себя какую-то важную проблему.
На улице Бродского было сумрачно, дул теплый ветер, фонари светились вполнакала. Зато Невский празднично сверкал огнями, северным сиянием полыхали на крышах зданий рекламные огни, на здании Думы мягко светились круглые часы. Черные стрелки показывали половину одиннадцатого. Небо было чистое, в рогатках телевизионных антенн запутались едва различимые звезды. Их будто серебристой пылью присыпали.
Я предложил пройтись пешком, Варя и Вероника не возражали. Такси все равно не поймаешь. Я уже давно заметил, что таксисты все наглее себя ведут: хотят — остановятся, хотят — мимо проедут. А если и поймаешь, то дотошно выясняют, в какой район тебе ехать, и чаще всего захлопывают дверцу и уезжают, а ты стоишь как дурак и смотришь вслед. Время от времени в ленинградских газетах появится фельетон про таксистов, но либо они газет не читают, либо меры против их хамства теперь не принимаются.
Машин в городе мало? Или желающих ездить на такси стало слишком много?..
Окна жилых домов голубовато светились. Я вспомнил, что сегодня по телевизору показывают чемпионат мира по хоккею. Кажется, чехи играют с канадцами.
— Варенька, ты только не вздумай меня называть мамой, — дурачилась Вероника.
— Какая же ты мама? — рассеянно сказала дочь. — Ты — мачеха.
— Какое противное слово… Мачеха! Варенька, не называй меня мачехой!
— Как же тебя называть?
— Да что я такое болтаю? — спохватилась Вероника. — Может, я и не пойду за тебя, Георгий. Еще с одним не развелась и сразу замуж за другого! Должна же я вкусить все прелести полной свободы? Ни от кого не зависеть, никому не подчиняться… Варенька, хорошо быть свободной?
— Плохо, — ответила Варя. — Из истории известно, что женщины своей свободой еще хуже распоряжаются, чем мужчины. Абсолютной свободы не бывает. В конце концов, человек не свободен сам от себя.
— Варька! Какая ты умная! — восхищенно произнесла Вероника и даже остановилась. — Человек не свободен сам от себя… Это ты про кого? Про меня или про себя?
— Про нас, — улыбнулась Варя.
