— Почему я сказала: «было»? — посмотрела она на меня голубыми глазами. — Я оговорилась?
— Ты правильно сказала, — проговорил я.
Второй раз за последнее время произношу жестокие слова женщинам. Женщинам, которые мне были близки. Хотел бы я этого или нет, но Вероника вытеснила из моего сердца всех, кого я знал до встречи с ней. Жалел я об этом? Себе я мог признаться: да, жалел! И Оля Вторая, и Полина — обе были дорогими для меня женщинами.
— Но ведь можно остаться друзьями и без этого? — она не смотрела на меня.
— Да-да, — сказал я.
Вторая женщина уходит от меня. Мне жаль, но ни одну из них не хочется удерживать. Наверное, и я изменился, а женщины это сразу чувствуют. Последнее время мы часто встречаемся с Полиной, но мне и в голову не приходит даже поцеловать ее. Боба Быков утверждает, что он может любить сразу нескольких женщин, чепуха это! Любить можно только одну.
Я люблю Веронику, и это сразу почувствовали Оля Вторая и Полина. Ни одна, ни другая не упрекнули меня в этом, даже не дали понять, что обескуражены, переживают, они просто тоже остыли ко мне, как и я к ним.
Маленькие привязанности легко и рвутся, как тонкая паутина. И не происходит бурных сцен, объяснений, нет и ненависти, остаются лишь сожаление и грусть… Можно ли себя заставить полюбить кого-нибудь? Наверное, нет. Это будет насилием над собой. В старину, когда браки устраивались по воле родителей, бытовала поговорка: стерпится — слюбится! И жили муж и жена долгие годы без всякой любви. А ведь нет на свете несчастнее человека, который не испытывал настоящей любви! Как бы мой приятель Боба Быков ни хорохорился, он несчастный человек. И его «подвиги» на этом поприще — одна видимость. Но Боба Быков каким-то образом ухитряется сам себя обманывать, внушает себе и другим, что он счастлив. Прыгает, суетится перед каждой, а кому это нужно? Женщины уходят, а Боба остается один. И снова весь в безумной погоне за другой, третьей, четвертой… Как-то я его спросил: любил он хоть одну из своих многочисленных знакомых? Он, не задумываясь, ответил: «Всех!» Всех — значит, никого. Да, наверное, и его никто не любил.
— Девочки, накрывайте на стол в большой комнате! — командует Полина.
Обычно мы с Варей пили чай на кухне, а теперь семья большая — на кухне нам не поместиться.
Черноголовая Вика и светленькая Ника проворно тащат в комнату чашки, ложки, Варя режет на доске колбасу, Полина заваривает чай. Мне хочется тоже что-либо сделать, но я знаю, это вызовет возражения. Скоро совсем отучат они меня от кухни. Оля Вторая предоставляла мне безраздельное право распоряжаться у плиты. Девочки присмирели за столом, изредка вскидывают глаза то на меня, то на Полину, с Варей они обращаются как с ровней. С лета они заметно подросли, одеваются по-прежнему одинаково, вот прически только разные: у Вики волосы на затылке затянуты в конский хвост, а белокурые локоны Ники рассыпаны по плечам. У Вики губы измазаны в белом креме от пирожного. Ника взяла бумажную салфетку и молча протянула сестре. Я несколько раз ловил на себе ее испытующий взгляд, наконец она не выдержала и попросила:
— Георгий Иванович, расскажите, пожалуйста, про море.
Иногда за чаем я им рассказывал про исследования Жака-Ива Кусто, про его находки на дне океана, про встречи с удивительными морскими животными.
— Про акул? — улыбнулся я.
— Про Марианскую впадину, — вставила Ника.
— А как обстоят дела с уроками? — поинтересовалась Полина.
Можно подумать, что у нее самой есть дети и она привыкла ими командовать!
— Мама никогда не проверяла наши домашние задания, — отчеканила Ника.
— Она нам доверяла, — прибавила Вика.
Я видел, краска ударила Полине в лицо, однако она и вида не подала, что обиделась. Поставила чашку на блюдце, спокойно сказала:
— Извините, что я вам часто напоминаю про уроки, но меня об этом просил ваш отец.
— Мы ему в следующий раз покажем свои дневники, — миролюбиво заметила Вика, ей не нравилась резкость сестры.
Я подумал, что Полине не следовало бы обращаться с ними как с маленькими детишками, близнецам скоро будет по одиннадцать лет, они развиты и, если надо, сумеют постоять за себя. Особенно Ника. Случалось, она и Варю осаживала, когда та чересчур нажимала на них. Ко мне же они относились подчеркнуто вежливо, называли только по имени и отчеству. Я им рассказал про первое историческое погружение Жака Пиккара и американца Дона Уолшема в батискафе «Триест» в знаменитую Марианскую впадину — самое глубокое место в Мировом океане. Случилось это 23 января 1960 года. За пять часов спуска они преодолели толщу воды в 10 919 метров. На дне Марианской впадины «Триест» пробыл 20 минут. Отважные исследователи увидели в донном иле красную креветку, похожая на подошву рыба смотрела в иллюминатор большими выученными глазами.
— На Черном море папа учил нас нырять с маской и ластами, — сказала Ника. — Он фотографировал рыб.
— У нас есть фотография каменного окуня, — прибавила Вика.
После обеда мы с Полиной перешли на кухню. Она была чем-то озабочена, голубые глаза ее часто останавливались на мне, лоб хмурился. Светлые волосы она собирала в пук на затылке, в маленьких ушах поблескивали две золотые капли сережек.
— Георгий, он хочет, чтобы девочки жили дома, — наконец сообщила мне Полина. — Говорит, не маленькие, пускай привыкают жить самостоятельно. Без нянек.
— Чего это ему взбрело? — сказал я. — Пусть живут до его выписки.
— Ты же знаешь его, — вздохнула Полина. — Как он решил, так и будет.
Это я знал. Анатолий Павлович не менял своих решений. Мне девочки не мешали, наоборот, в доме стало веселее, я привык к ним, и расставаться было жаль. И Варя с удовольствием занималась и играла с ними.
— Я им должен сказать? — спросил я.
— Он завтра сам скажет, — сказала Полина. — Я для них не авторитет.
— Ты считаешь это правильным? — взглянул я на нее.
— Он даже не хотел, чтобы я к ним заходила, — сказала она. — Это уж слишком!
— По-моему, они тебя полюбили.
— Ты думаешь? — Полина живо обернулась ко мне. — Я этого не чувствую.
— Славные девочки, — сказал я.
— И такие разные.
— На чем же вы с Анатолием порешили?
— Он дал мне ключ от квартиры и попросил, чтобы я научила их готовить.
— Уж не влюбился ли он в тебя?
— Скорее, я в него, — со вздохом произнесла она.
— Да вы что, с ума сошли? — вырвалось у меня.
Мне почему-то все это показалось диким. Анатолий и Полина…
— Я что же, не подхожу ему? — будто прочла мои мысли Полина.
— Я потеряю друга, — сказал я. — Единственного друга!
— Плохо же ты знаешь Анатолия, — покачала головой Полина.
— Он ведь знает, что мы с тобой…
— Он знает, что я с ним, — сказала Полина. — А вот я не знаю, будет ли он со мной… Между нами не ты, Гоша, а Рита. Мертвая между живыми!
— Ты будешь ему хорошей женой, — сказал я, начиная смиряться с этой мыслью.
— Я так далеко не заглядываю, — улыбнулась она. — Мне хотелось бы быть для него хорошим другом… — она посмотрела мне в глаза: — Улыбаешься? Совсем звучит по-детски?
— Я рад за вас обоих, — сказал я.
— Еще рано радоваться… — она отвернулась и уставилась в окно, свет от раскачивающегося уличного фонаря рассыпал бледные блики на деревянной стене. Козел во фраке смотрел на нас
