бумагами. Лицо озабоченное, будто она про себя репетирует речь для райкома.
— Мне понравился ваш перевод, — сказал я.
В лице ее что-то дрогнуло, оно стало мягче, и на глазах Коняга стала превращаться в женщину.
— Ученые еще когда предсказывали, что климат на Земле изменится в худшую сторону, — сказала она, глянув в окно. — И вот результат технического прогресса — в феврале лето!
— А в июне — зима, — вспомнив про снег, выпавший в прошлом году, прибавил я.
— Куда идем? — вздохнула Грымзина. — Начитаешься этих статей, жить не хочется!
— Вы уже сегодня не вернетесь? — спросил я, решив, что достаточно поговорили о погоде.
— Вряд ли, — снова замкнулась в свою официальную личину общественного деятеля Грымзина.
— Возьмите домой статью о смоге в Токио, — протянул я ей брошюру на английском языке. — Тут много интересных мыслей… о погоде.
Она помедлила — не хотелось ей брать домой работу, но брошюру взяла, хотя взглядом наградила меня не очень-то благожелательным.
Она ушла, а я принялся просматривать другие переводы, но скоро снова зазвонил телефон. И как только я услышал ее голос, жизнь снова показалась мне прекрасной, несмотря на странные перепады нашего сумасшедшего климата.
— Я скучаю, милый, — сказала она. — Приходи ко мне сразу после работы… Да, ты что больше любишь: котлеты или сырники?
— Приду, — улыбаясь сказал я, с удовольствием слушая ее звонкий, почти девчоночий голос.
Уже повесив трубку, подумал: откуда она узнала, что я люблю и котлеты, и сырники?
Я стоял у окна и смотрел на Фонтанку. По ней плыли большие и маленькие льдины. Видно, пожаловали в Ленинград издалека. Еще сегодня утром я проходил мимо дома Вероники Новиковой и не подозревал, что она в нем живет. Я впервые у нее дома. Провожать себя она не позволяла, обычно мы расставались у станции метро «Гостиный Двор».
Я вижу не только Фонтанку с льдинами, но и Большой Драматический театр имени Горького, или, как его называют в Ленинграде, — БДТ. У подъезда толпятся люди, спрашивают лишний билет. Что там сегодня идет? Кажется, «История одной лошади». Впечатляюще играет артист Евгений Лебедев. Я два раза был на этом спектакле. Из-за него. В огромном желтом здании «Лениздата» светятся квадраты окон, у парадного выстроились машины. К вечеру похолодало, прохожие поднимают воротники, отворачивают лица от ветра. Дует, как всегда, со стороны Невы. Видно, теплые массы воздуха с Атлантики наконец отвернули в сторону. Если ударит мороз, то к утру Фонтанка замерзнет.
Мы вдвоем с Вероникой, Маргарита Николаевна с Оксаной все еще на даче в Репине. Вероника тоже была там, но сегодня утром приехала в город. У нее теперь, как говорится, забот полон рот: решила осуществить свою давнишнюю мечту — написать кандидатскую диссертацию о созвездии Волосы Вероники. Известный профессор, с которым она работает в обсерватории, согласился быть ее руководителем. Вероника бегает по библиотекам, институтам, собирает разнообразный материал по своей теме. Теперь она снова ночи напролет будет наблюдать в мощные телескопы за звездным небом. Бывает же такое: Вероника, у которой необыкновенные волосы, пишет диссертацию о созвездии Волосы Вероники?
Она в вельветовых джинсах и черной рубашке с погончиками и карманчиками, сейчас такие в моде. Наверное, тоже муж из Москвы привез… Волосы ее распущены по плечам, Вероника минуты не может посидеть спокойно, бегает из комнаты на кухню, хлопает дверцами шкафов, звенит посудой, бутылками. Черные с вороным отливом волосы развеваются на ходу, серые при электрическом освещении глаза будто изнутри светятся. Вероника счастлива, у нее теперь снова появилось интересное дело — диссертация! Наверное, все же умную образованную женщину нельзя ограничивать четырьмя стенами квартиры, пусть даже такой роскошной, как эта. У Вероники энергия так и рвется наружу. Она готовит ужин, все-таки жарит котлеты, разговаривает со мной и еще успевает отвечать на телефонные звонки. В отличие от большинства женщин по телефону она разговаривает коротко, по-деловому, не больше двух-трех минут. Причем, находит такие слова, которые, не обижая человека, не дают ему растекаться по древу. И потом Вероника разговаривала по телефону, не прерывая другого занятия, будь то мытье посуды или чтение газеты. Изогнув свой гибкий стан и прижимая трубку вздернутым плечом к маленькому уху, она продолжала что-то делать руками и одновременно говорить. Вряд ли на другом конце провода догадывались, какая у нее при этом поза, но тем не менее быстро закруглялись, будто чувствуя, что Вероника очень сильно чем-то занята.
А она в это время могла снимать с бульона накипь или вытирать с полированной мебели пыль. Волочащийся длинный шнур позволял ей свободно передвигаться по квартире в любых направлениях.
На даче нас угощала Маргарита Николаевна, поэтому я только сегодня мог по достоинству оценить кулинарные способности Вероники. Котлеты получились вкусные, очень сочные, с хорошо поджаренной корочкой, салат из свежих огурцов и зеленого горошка благоухал весной.
Порозовевшая, ясноглазая Вероника походила на восемнадцатилетнюю девчонку. В жизни не дал бы ей двадцать восемь лет! Высокое окно кухни выходило во двор, здесь было тихо, как в погребе. Иногда в водопроводных трубах или батареях парового отопления возникали шумы от тихого добродушного посвистывания до басистых пулеметных очередей. Досадный гул как неожиданно возникал, так быстро и обрывался.
— У меня свой маленький домовой завелся, — сказала Вероника. — Зимой живет в батареях, а летом перебирается в водопроводный кран… Знаешь, чем он сейчас недоволен?
— Тем, что к тебе пришел посторонний мужчина?
— Ты не посторонний, — серьезно сказала она. — Он просто хочет внимания! — вскочила с деревянной табуретки и выплеснула из своей чашки кофе в кухонную раковину. Кран и впрямь тут же заткнулся.
— Пригласила бы к столу, — сказал я.
— Он тебя стесняется.
Снова зазвонил телефон. На этот раз звонок был длинный, настойчивый. Вероника поскучнела, трубку не сразу сняла, подцепила вилкой белую дольку огурца, но есть не стала. Вздохнув, взяла трубку. Разговор начался не очень-то веселый, я поднялся из-за стола и ушел в другую комнату. На широком белом подоконнике стояла на блюде большая прозрачная коричневая ваза. На ней вырезаны стволы деревьев и гирлянды листьев. Не ваза, а березовая роща. Толпа у БДТ рассеялась, начался спектакль. По Фонтанке плыли и плыли льдины. В синих сумерках они казались и сами синими, по набережным проносились машины. Иногда ярко вспыхивали фары и тут же гасли. По давней привычке я похлопал себя по карманам, вдруг потянуло закурить.
Скоро Вероника позвала меня. Лицо у нее уже не было таким оживленным, глаза погрустнели.
— Почему я должна делать так, как ему удобно? — сказала она. — Он чужой мне человек и должен уйти из моей жизни. Совсем, навсегда. Мне так было хорошо с тобой — и вдруг этот звонок! Ведь так может продолжаться без конца. Чего я жду?
— Действительно, чего мы ждем? — сказал я.
— Он ждет, что я вернусь к нему. А то, что этого никогда не произойдет, он отказывается понять. Не укладывается у него в голове. Говорят, теперь все просто: сошлись, пожили, разошлись… Это неправда. Что-то уже потеряно, какая-то часть твоего существа умерла. И никогда не воскреснет.
— Зачем так мрачно? — сказал я.
Хотя на душе у меня тоже было пасмурно. Между нами стоит человек, который и сейчас является ее мужем. Он имеет право звонить в любое время, чего-то требовать, предлагать, навязывать… Он отец ее дочери. И всегда будет для Оксаны отцом. Она сказала, какая-то часть ее существа умерла, а у меня как? Что у меня умерло? Ничто теперь меня не связывает с Олей Первой, но ведь была в прошлом какая-то жизнь. Да что какая-то! Я считал тогда, что настоящая, счастливая у меня жизнь. А Оля Вторая? Встретив ее, я чуть было не решил, что вот она-то уж точно моя судьба! Ушла Оля Первая, выходит или уже вышла замуж Оля Вторая, и обе с собой унесли частицу меня, моей жизни… А того, что осталось, хватит ли нам с Вероникой? Правда, какой-то мудрец справедливо заметил: «Любовь одна, но подделок под нее тысячи». Наверное, и я подделки принимал за любовь…
— Радость и печаль ходят рядом, — задумчиво сказала она. Вороная прядь соскользнула с плеча и заструилась по краю столешницы. Глаза глубокие-глубокие, в них что-то прячется, хотя голос у нее обреченный, она ждет, что я отвечу. Что я могу сказать? Что люблю ее, как никого никогда не любил и уже,
