Мы хохочем, Синицкая надувается, как жаба, и что-то бурчит мужу на ухо. Потом опять смотрит на нас.
– Мы их воспитываем, учим уму-разуму, а они вот так.
– Да не пизди ты, дура, – говорит Вэк. – А то, счас насуем по ебальнику. Лечит она нас.
– Ты бы выбирал выражения, – говорит муж.
– Счас тебе выберу, – Вэк подходит к нему и несколько раз несильно бьет по морде.
По роже Синицкой видно, что она соссала. А зачем людям мозги ебать? Мало того, что в школе, так еще и здесь. Она что-то шепчет мужу на ухо.
– Сиди, некуда выходить, – отвечает он громко. – Выйдем, а они – за нами. Научила, блядь, на свою голову.
Она молчит. Мы отворачиваемся: Синицкая со своим дедом нам больше не нужны. Они выходят на площади Фрунзе.
– Смотри, – говорю я Клоку. – Синицкая обоссалась со страху.
На сиденье, с которого она встала – мокрое пятно.
Сбор получается херовым. Нас пиздят Космонавты: их человек тридцать, если не больше. Мне разбивают губу и ставят два «финика» под глазом. По дороге назад со злости даем пизды в троллейбусе двум пацанам не с нашего района: они за каким-то интересом ехали на Рабочий – к другу или к бабам, хер их там поймешь.
Вечером на остановке нет никого из наших, и я иду домой к Вэку. Он открывает мне сам.
– Заходи.
Я разуваюсь и прохожу в комнату.
– Слышал, Быру выгнали из учила? – спрашивает он.
– За что?
– За то, что мудак. Выебывался больше всех, хотел показать, типа «основной». У себя на районе ноль, а там думал запонтоваться. Ну, запонтовался. В учило не ходил, ни хуя не делал вообще, типа самый деловой, и все ему по хую. Ну, его и выгнали на хуй. Сейчас армия светит.
– Как армия?
– А ему уже восемнадцать скоро будет. Этот придурок в первом классе три года сидел. Ты что, не знал?
– Нет.
– Три года сидел. Он вообще тормозной, хуже Быка. Ну, и выебывался там больше всех.
– И что он теперь будет делать?
– Ничего. Получил пизды от мамаши. Она прямо в учило приехала и при всех ему пиздюлей навешала. Сказала, из дома выгонит на хуй.
– Откуда ты знаешь?
– Пацан знакомый рассказывал. Он в его группе учится.
– Ну, а Быра что?
– Ничего. Психанул, побежал куда-то. Хуй она его выгонит из дома, но мозги поебет. Так ему и надо, придурку. Я его сегодня видел пьяного. Он мне всякую хуйню говорил – типа сам ушел из училы и хочет в армию, типа, армия – это заебись, почти как зона.
Хлопает дверь. В комнату заглядывает сморщенный маленький алкаш с наколками на обеих руках – папаша Вэка.
– Ну, что, герои? Как жизнь? В зону скоро?
– Завтра утром, – отвечает Вэк. Я молчу, даже не здороваюсь – пошел он в жопу.
– А что тут такого, еб твою мать? Я вон три года отбарабанил. Счас Сашка сидит. В зоне есть закон. Там все по честному. А здесь – кто кого наебет. Водки выпьете со мной?
– Ну, можно, вообще, – говорит Вэк. – Ты как? – Он смотрит на меня.
– Я не против.
– Ну, и правильно. Возражать – хуи рожать. А на холяву и уксус сладкий.
Он уходит на кухню.
– За что он в зоне был? – спрашиваю я Вэка.
– Не знаю. Кому-нибудь, въебал, наверное. Или спиздил что-то.
– Ну, что вы там? Идите сюда. Не стесняйтесь. Будьте как дома, но не забывайте, что в гостях. Особенно ты.
Он дает Вэку щелбана. Вэк дергается, но ничего не говорит.
На столе – бутылка водки и три граненых стакана 0,2. Батька Вэка нарезает хлеб и сало, разливает водку.
– Ну, будем.
Выпиваем.
– Нет, блядь, – говорит папаша Вэка. – Не понимаю я вас, молодежь. Какие-то вы все, блядь, не такие. Хитровыебанные, бля – вот вы кто. Мы были попроще. Что-то с вами не то. Это все Горбатый, наверное, виноват. Перестройки, хуейки. Все это хуйня. А вы, блядь, не такие. Вот ты мне когда последний раз рассказывал, как у тебя дела – хорошо или херово?
Он смотрит на Вэка. Тот не отводит глаза и сам пялится на него.
– А когда тебя мои дела начали волновать?
– Ну, вот. Начинается. Ладно, давайте по второй.
Он наливает. Выпиваем.
– Ты, как, футбол смотришь? – спрашивает у меня папаша Вэка.
– Какой сейчас футбол? Зима же, – Вэк смотрит на него, как на придурка.
– Не сейчас, а вообще, дурила.
– Ты поосторожней.
– Сам поосторожней, когда со старшими разговариваешь, еб твою мать. Нету, блядь, нормального футбола. «Динамо-Киев» – это хохлы, а я за блядских хохлов не болею. В «Спартаке» одни черножопые. «Динамо-Тбилиси» – ну, грузины играть умеют, только не тренируются ни хуя, пидарасы. Пьют. Такой вот футбол, бля.
– Тебе всегда все не нравится, – говорит Вэк.
Батька не отвечает, разливает остатки водки по стаканам.
– Ну, будем.
– А баба у тебя есть? – папаша Вэка пододвигается ближе ко мне. Когда он открывает рот, оттуда несет чесноком и «Примой». Он положил возле себя несколько головок чеснока и, кроме него, ничем не закусывает. Я пододвигаю к нему свою пачку «Космоса», но он ее не замечает и курит только свою «Приму».
– Нету, – говорю я.
– И правильно. Все бабы бляди. – Он смотрит на Вэка. – И твоя мамаша, в том числе.
Вэк охуело пялит на него глаза, и я понимаю: хорошо это не кончится.
– А что ты думаешь, она не блядовала? Блядовала конечно. Ты еще малый был. С трактористом, потом с грузином.
– Заткнись ты, блядь. Хули ты меня позоришь?
– А ты мне рот не затыкай. Я ведь могу и не понять.
Вэк бьет ему по рылу, и папаша падает вместе со стулом. Вэк подскакивает и начинает молотить его ногами. Я пытаюсь его оттащить, а то еще убьет на хуй – он итак чуть живой. Но Вэк молотит своего папашу, как робот какой-нибудь сраный.
Минут через пять он «сдыхает» и садится на табуретку – отдохнуть. Достает из папашиной пачки примину, закуривает.
Папаша ворочается и что-то бормочет. Хлебальник у него разбит. Он поднимается, на нас не смотрит, ничего не говорит и выходит из кухни. Стыдно, наверное, что родной сын пиздюлей навалял, да еще перед
