— Кто? — удивленно переспросил Константин.
— Движда — на санскрите — это типа дважды рожденный, — пояснил доктор. — Древний язык, многие считают его праязыком всех индоевропейских народов. Слышали?
— Да, приходилось. Но я-то почему движда?
— Да вы не обижайтесь, — улыбнулся доктор, — вы же еще вчера поступили — без сознания, без документов, без полиса... И если бы не Маша, то шансов выжить у вас вообще-то было мало. То есть, сегодня у вас второй день рождения. При этом вы помните свою предыдущую жизнь. Такая сансара!
— Вы, наверное, доктор, из тех, кто верит во всю эту гималайскую теософию, — грустно улыбнулся Платонов.
— Отчего нет? — бодро ответил доктор, одновременно прилаживая на руку Константина тонометр. — Умер — снова родился, чем плохо?
— Бессмысленностью, — ответил Платонов, — какой смысл в череде перерождений, если не помнишь предыдущую жизнь? Как можно исправить ошибки прошлых жизней, если ты их попросту не знаешь? Бессмыслица какая-то? А представьте, дитя все же рождается с памятью о прошлых жизнях? А? Его же раздавит от отвращения к миру людей в первый же день жизни! И смысл материнства исчезнет...
— Честно говоря, я как-то об этом не задумывался, — признался доктор.
— Да все мы мало задумываемся о смысле жизни... Вот, когда прижмет, как нас с Иваном Петровичем, так и задумываемся.
— А мне нравилось про смысл жизни, — подал голос Иван Петрович, — вырастил сына, построил дом, посадил дерево...
— Это, скорее, программа минимум. Этакое приземленное понимание. Только не обижайтесь, — Платонов попытался повернуть голову в сторону соседа по палате.
— Ну, в высоких сферах мне некогда было летать, я поезда таскал. Но нынче, некоторые и на это не способны: ни родить, ни построить, ни посадить... Садят нынче только в тюрьму! — обрадовался машинист найденной игре смыслов.
Доктор между тем измерил давление и у Ивана Петровича.
— Жалобы-предложения есть?
— Доктор, не отключайте моего коллегу, Виталия Степановича. Скоро приедут из областной газеты, — попросил Платонов.
— И на пост уже звонили, и мне, — сообщил доктор, — даже заплатить обещали, — он сделал паузу, — и Маша просила. Дело-то не в этом. Дело, как вы говорите, в смысле. Что проку перекачивать воздух, если...
— И все же, — поторопился перебить Константин, — хоть какой-то шанс есть?
— Не знаю, — честно ответил врач уже на пороге и вышел в коридор.
На разговор Платонов потратил последние силы. Снова подступила тошнота, и глаза сами собой стали закрываться. Он уже готов был провалиться в обволакивающий сознание мягкий зовущий мрак, но Иван Петрович напомнил о своем присутствии:
— Слышь, Костя, — позвал он, — я тебе еще хотел досказать. Про Машу. Ты только ей не говори. Ладно? Я, благодаря ей, надеюсь на неделю раньше отсюда выйти.
— Каким образом? — зовущий мрак пришлось усилием воли отогнать.
— А вот послушай. Тут некоторые смеются над ней, презирают. Мол, бывшая проститутка стала в церковь ходить. А многие, наоборот, очень уважают. Многим она помогла. Уж не знаю, чем и как, но через эту палату многие прошли. Так вот, за кем Маша ухаживала, чуть ли не с того света возвращались. Даже врачи, когда у них какое-нибудь безвыходное положение, Машу зовут. Говорят, она в операционной держит голову больного в руках...
— В руках? Голову?
— Ну да. И все проходит гладко даже в самых сложных случаях. Ее Магдалиной-то Кутеев прозвал.
— Кто это?
