прикосновение ладоней Марии. Они легли как раз на лоб и глаза, и ком в горле быстро и легко растворился, дышать стало легче. Он вдруг перестал чувствовать время, в первую очередь — время, а потом уже — боль, досаду, муки совести. Растаяли мелкие суетливые мысли, и что-то внутри замерло и остановилось. Наступившее ощущение представлялось ему растворением в бесконечности. Вот, весь Константин Платонов рассыпался на молекулы и атомы, электроны, протоны, нейроны, и разлетелся-разлился по огромной Вселенной, сохраняя между тем чувство единого собственного «я». И каждая из составляющих этого «я» корпускул наполнялась состоянием покоя, которое хотелось длить и длить...
— Тебя когда крестили? — прозвучал откуда-то издалека, с далекой планеты Земля, где суетливые люди заняты какими-то никчемными пустыми проблемами, приятный и знакомый голос.
Пришлось ответить сквозь галактические скопления честно и безразлично:
— В детстве. Мама на всякий случай крестила...
— Костя! Так не бывает! — прозвучал уже совсем рядом и совсем о другом голос Леночки, отчего пришлось возвращаться в спертый воздух палаты, заполнять его собой, материализоваться по частичке — по атому. Вталкивать, к примеру, сломанную ногу в гипс, дыхание в легкие, сознание в голову, которая стала ощущать запахи, звуки. Между тем, ощущать ничего, кроме покоя, не хотелось. Потому, не открывая глаз, Константин и переспросил у Лены:
— Чего не бывает?
— Синяки исчезли. Были — и нет!
Голова больше не болела. Ее словно почистили внутри. Каждый сосуд, каждый капилляр, каждую клетку. Думалось легко и, если можно так выразиться в отношении мыслительного процесса — свежо. Точно еще и проветрили утренним сквознячком. Платонов, не торопясь, осмотрелся. Иван Петрович одобрительно, но как-то затаенно улыбался, Лена сидела в изумлении с открытым ртом, Маша ушла в себя, было заметно, что она устала.
— Это чудо. Точно, чудо, — констатировал Платонов.
— Что? — встрепенулась Маша. — Не надо так говорить. Не надо...
— А Бабелю ты можешь помочь?
— Его здесь нет, — тихо ответила Маша.
— В смысле?
— Н-ну... как тебе объяснить. Тело здесь, а самого его нет.
— И... где он?
— Не знаю. Я не экстрасенс, ни провидица, ни ведьма, ни гадалка... Я просто хотела, чтобы тебе стало легче.
— А Бабелю не хочешь...
— Его здесь нет, — твердо ответила Маша и поднялась. — Мне пора. Сейчас ужин разносить будут.
Платонов остановил ее вопросом в дверях:
— Маш, а если б я не попросил, ты бы этого не сделала?
— Я уже делала это... Там... в доме, когда вы лежали. Пока ехала машина...
— Ты ведь не просто так стала смотреть в окно?
— Я почувствовала, что кому-то рядом плохо. Отдыхай, дальше будет лучше. Завтра принесут костыли, можно будет выходить в парк.
— Нас хотят увезти. В областную больницу.
— Ты же сам звонил. Звал.
— Я останусь. Что будет с Бабелем?
— На все воля Божья... Костя, — твердо и уже с холодком в голосе сказала Маша, — я не совершаю чудес.
Дверь за ней закрылась.
