— То-то, — понимающе кивнул Иван Петрович.
— Ни фига себе — не совершает, — смогла с помощью этой фразы закрыть рот Леночка.
В палату вернулся озадаченный главред.
— Бабеля так просто забрать нельзя. Надо реанимобиль. И — рискованно. А тебя через пару дней можем вывезти. Может, и для Степаныча чего-нибудь за это время придумаем, — сказал он. — Ты, вроде как, изменился, посвежел, пока меня не было, — наконец заметил Максим Леонидович.
12
Костыли достались Константину старые и потертые настолько, что, казалось, выходил до него с их помощью на больничные тропы целый полк калек. Лера, выдавая их Константину, испытывала явное смущение, словно она была виновата в больничной нищете. Но Платонов обрадовался любой возможности передвигаться. Поднявшись, он первым делом с ненавистью посмотрел на судно под кроватью. Иван Петрович завистливо и одобрительно крякнул, ему полагалось лежать на твердом щите без малейших попыток подняться на ноги.
— Ну не просить же Машу подержаться за мою задницу... — пробурчал он.
Ходить с помощью костылей, на не совсем здоровой ноге надо было еще приноровиться, но Константин размашисто поскакал в коридор, чтобы найти реанимацию. Это оказался отдельный бокс в торце здания, на пороге которого сидела грустная медсестра, пролистывая без явного интереса потертый глянцевый журнал.
— Куда? — остановила она Платонова усталым пренебрежительным взглядом.
— Товарищ у меня там. Поглядеть, проведать.
— Это который к аппарату подключен?
— Да.
— Он не поймет, что его проведывают. Да и нельзя туда. Нельзя.
— Да я только глянуть: дышит или нет?
— Аппарат за него дышит.
Константин перегруппировал мысли и мимику, изобразил на лице легкое восхищение, в голос подлил уверенной лести:
— Девушка, вы такая... Такая обаятельная. Вам не идет эта напускная суровость. Как вас зовут?
— Света меня зовут. Только не надо делать вид, что если я вас пущу, вы на обратном пути сделаете мне предложение.
Она сказала это так непринужденно, что Платонов представил себе, как она регулярно на этом посту выходит замуж, и засмеялся. Света, хоть и выдавливала на лицо служебную серьезность, тоже прыснула.
— Ладно, только быстро. Первая дверь направо, — разрешила она.
Бабель лежал на стандартной каталке, опутанный проводами и капельницами. Первое, что бросилось в глаза, мертвенная, восковая почти бледность на лбу и щеках и точно растущая прямо на глазах серо-седая щетина. Именно растущая, сама по себе... Независимо от Виталия Степановича. Потому что Бабеля здесь не было, как и говорила Маша. В кафельном кубе лежало только тело, и это ощущалось на каком-то метафизическом уровне. А, может быть, если бы Маша об этом не сказала, никто об этом и не задумался бы?
— Спасибо, Света, — поблагодарил Платонов, ковыляя обратно.
— Не во что, — буркнула в ответ медсестра, употребив именно предлог «во» и не отрывая взгляда от журнала, — надумаешь жениться — милости просим.
Больничный парк, если так можно назвать огороженную палисадником площадь, утыканную ущербного вида тополями, кленами, липами и елочками, как будто намеренно выведенными селекционерами для больничного двора, все же больше радовал глаз, нежели «интерьеры» районного стационара. «Очей очарованье» хоть и золотилось еще чуть теплыми солнечными лучами, но под ногами уже поскрипывало тонкой корочкой промерзающей по ночам земли. «Что же такого прекрасного в осени, что щемит сердце и сквозит в душе? — задавался вопросом Платонов и несмело отвечал сам себе: — Ожидание покоя...» Странно было себе представить, что жителю экватора такое чувство может быть незнакомо. Осенняя хандра похожа на тоску об
