— Вполне вероятно, — согласился Никитин, — а может, это он своего дружка и оприходовал. А сам — в бега. Вот фоторобот с ваших показаний мы уже отправили по райотделам, по линейным... Может, и всплывет где.
— А Шпала-то зверь был. Не в себе парень. Я еще в девяностые о нем слышал, когда он по малолетке чалился. Он, кстати, в школе за Машей нашей ухаживал. Да-да, за Магдалиной. У меня сын с ними учился. Во как, — поделился знаниями Иван Петрович.
— Санта Барбара, — оценил рассказ Бабель. — Костя, ты на ус мотай, будет чем с народом поделиться.
— Суета все это, — неопределенно ответил Платонов. — Что-то с этим миром не так.
— Ты только заметил? — хитро прищурился Бабель.
— Степаныч, оттого, что ты видишь это давно, легче никому не стало, — с вызовом откликнулся Константин.
— Ну, это понятно, — грустно согласился Виталий Степанович, — тут не попишешь...
— Вот именно, не попишешь, — грустная ирония Платонова передалась всем. В палате стало тихо.
День потом превратился в томительное ожидание: не Максима Леонидовича с машиной даже, а чего-то неопределенного и тревожащего. Иван Петрович пытался напоследок несколько раз заговорить с новыми друзьями на злободневные темы, рассказать о своем трудовом пути (журналисты же, вдруг для материала сгодится), но ответом ему была звонкая грусть. Платонов, сколько мог стоять на неокрепших ногах, стоял у окна и, как незрячий, смотрел в одну точку, либо спускался в больничный двор. На морге висел привычный замок. Федор, вероятно, уже обретался где-нибудь в соседней палате, напрасно ожидая прихода капитана Никитина. Хотелось срочно увидеть Машу и задать ей всего один вопрос: «Ты все это знала?». Но из этого вопроса возникал другой, куда больше и значительнее первого: что вообще она знает?
Заглянул Платонов и в ординаторскую, где пил чай доктор Васнецов.
— Андрей Викторович, а можно мне адрес Маши? — сходу попросил Платонов.
— Адрес? Маши? — врач явно не ожидал такой просьбы, был не готов ответить на нее: — Вообще- то мы тут не очень-то раздаем адреса наших сотрудников...
— Да я почти знаю, где она живет. Напротив того дома, где нас «приголубили»...
— Приголубили? Да нет... Не там. Напротив там типовая двухэтажка еще с тридцатых годов. А Маша в общаге. Общага на параллельной улице. Она как из детского дома уехала, там и живет.
— На параллельной?
— Да, общага эр-жэ-дэ. Там ее поселили. Отец у нее ремонтником в депо работал. Умер рано. Ей лет семь было. А мать еще раньше.
— Н-но... — растерялся Платонов. — Тогда действительно, откуда она могла знать про нас с Бабелем? — Он даже не понимал, кому задал этот вопрос.
— Ну, спрашиваешь. Магдалина же! — на всякий случай ответил Андрей Викторович.
— Ну да, ну да... — повернулся на сто восемьдесят градусов Константин, в голове которого вопросов стало куда больше.
— Улица Уралсовета. Она параллельно главной, но короткая. Там общага, ни с чем не перепутаешь, — сказал вслед Васнецов. — Только вряд ли дома застанешь. Она или в храме или кому помогает. У нее же послушание.
— Послушание, — повторил Платонов, словно попробовал слово на вкус.
Главред приехал только под вечер. С порога начал извиняться за задержку: одолели политики, грядет предвыборная кампания, у журналистов будет уйма работы. Бабель пообещал «лежачую» поддержку редакции, а Платонов вдруг «обломал» всех:
— А к чему все это?
— Что с тобой, Костя? — уловил его настроение Максим Леонидович.
— С нами со всеми что? — вопросом на вопрос ответил Платонов.
— Ладно, — не стал вдаваться в подробности главред, — собирайтесь. Там, в «газели», Володя для Степаныча специальный лежак соорудил. Почти переоборудовал салон. Надо еще наши издания выгрузить. Я для больницы привез. В дар. Пусть врачи и больные читают.
