– Ваша, ваша жизнь, господин Дровосек, – Пухов разговаривал с главой крупнейшей в России финансово-промышленной группы, но почему-то думал о генерале Толстом, вдруг давшем ему вольную, когда Пухов не только о ней не просил, но был готов работать на генерала даром. «Это мой крест, – вздохнул, прощаясь с ним у дверей кабинета, генерал Толстой, – я отпускаю людей в моменты, когда они мне нужнее всего». Необъяснимые и нелогичные поступки и действия генерала, столь удивлявшие и огорчавшие майора в последние месяцы их совместной работы, вдруг выстроились перед мысленным взором Пухова в прямую (и кратчайшую из всех возможных) линию к совершенно бредовой цели. «О Боже, – ужаснулся майор, – он действительно в это верит!»
– А чья смерть? – услышал майор Пухов голос Дровосека.
– Генерала Сака, – автоматически и без малейшего выражения произнес он. – Генерала Сака – президента и главнокомандующего вооруженными силами Республики Гулистан, которому, как я понимаю, вы немного задолжали. Или я ошибаюсь, господин Дровосек?
– Круто, – чуть слышно произнес Дровосек. – Это звучит круто.
– Визит братьев Хуциевых в Лондон – всего лишь отсрочка платежа, – сказал Пухов. – Генерал Сак придет к вам. И вы это знаете.
– Я все время думаю, майор, – посмотрел в окно, где не было ничего, кроме возобновившейся метели, Дровосек, – зачем вы у меня работаете? Кто вас послал? И… не вижу в России такого человека.
– Иной раз, господин Дровосек, – бросил быстрый взгляд на часы Пухов, – монета встает на ребро, а подстреленная птица падает не вниз, а вверх. Вы еще услышите в новостях про рейд гулийских террористов на станицу Отрадную. Они все время говорят про пожилую женщину, которая не расслышала приказа террористов следовать за ними и была расстреляна на крыльце своего дома. Эта женщина – моя мать, господин Дровосек. Она глухонемая. Как видите, наши намерения в отношении генерала Сака совпадают.
– Значит, вы это сделали…
– Ни в коем случае, – перебил шефа Пухов. – Поверьте, я неплохо знаю этих людей. Один из них на моих глазах выстрелил совершенно невиновному человеку в лицо. У меня не было другого выхода. Вернее, был. Но тогда на их месте сейчас лежали бы вы и Ремер.
– Вы верите в такие совпадения, майор? – покачал головой Дровосек.
«Если бы Бог сел с дьяволом играть в карты, – ни к селу ни к городу вспомнил Пухов слова генерала Толстого, – Бог бы, вне всяких сомнений, проиграл. Вот почему Бог никогда не садится играть в карты с дьяволом».
– Это уже не имеет значения, господин Дровосек. Боюсь, у нас просто нет иного выхода. Сколько вы задолжали генералу Саку?
– Все, – развел руками Дровосек, – я задолжал ему все, что у меня есть и даже больше.
– Вы должны ему все, что Центробанк списал по так называемым гулийским авизовкам? Но ведь… – замолчал майор.
– Договаривайте, – усмехнулся Дровосек. – Вы ведь хотели сказать, что в этом случае и смерть генерала Сака для меня всего лишь очередная отсрочка?
– Он требует отдать долг?
– Часть долга и очень срочно, – ответил Дровосек. – Но этой части достаточно, чтобы компания рухнула. Они были очень настойчивы, майор.
– Пусть рухнет, – сказал Пухов. – Вы-то, надо думать, не рухнете.
– Что такое финансово-промышленная группа «ДроvoseK»? – спросил Дровосек и после паузы продолжил: – Когда говорят об историческом выборе России, то обычно говорят о демократии. Когда говорят о демократии в России, то говорят о рыночной экономике. Когда говорят о рыночной экономике, то в первую очередь говорят о частном капитале. Когда говорят о частном капитале, то сразу же вспоминают обо мне, майор, о моей финансово-промышленной группе. Таким образом, исторический выбор России – это я, Дровосек. ФПГ «ДроvoseK» – витрина российских реформ, витрина российского рынка. Это сорок миллионов вкладчиков, майор. Если компания рухнет, у нынешнего президента нет ни малейших шансов на очередное переизбрание. Конец компании, майор, это конец правящего режима, пересмотр исторического выбора России. Меня уже предупредили. Вы не назвали цену, майор… Вы не из тех, кто работает даром. Допускаю, что вы не нуждаетесь в деньгах. Чем я должен с вами расплатиться? Неужели… – дико захохотав, Дровосек откинулся в кресло. Он был совершенно пьян.
H
Едва Илларионов, притворив за собой балконную дверь, с опаской вцепился в гибкую лестницу, вертолет рванулся в ночное небо, как если бы Илларионов был схватившей крючок с червяком рыбой, а вертолет удилищем.
Еще несколько мгновений назад он сидел в теплом кресле в любимом коридоре и если и думал о Чем-то, то о горячей ванне, постели и плавно переводящем в сон детективе, но никак не о холодном осеннем небе и вертолете. Мелькнула мысль, что ют так, наверное (в крайнем отчаянье), отрывается от тела душа в случае неожиданной кончины.
Илларионову было смертельно одиноко в ночном небе над (внизу и справа) обитом медью шпилем МИДа на Смоленской площади. По шпилю, как по колпаку шута бубенчики, бежали красные огоньки. Квадратную верхушку здания как столб подпирал могучий зеленый луч, в сужающемся конусе которого встревоженно летали вороны, но может и предсказанные злокозненные апокалипсические птицы с красными глазами и железными клювами.
Очертания вертолета наверху не угадывались. Вероятно, он был штучно изготовлен по новейшей технологии и был неразличим не только для локаторов, но и для глазастых людишек, над головами которых пролетал с неясными целями.
Илларионов подумал, что если крестный вознамерился с ним покончить, то казнь обещает быть весьма поучительной и многоуровневой в смысле ассоциаций. Тут и Икар, возомнивший, что может не только летать подобно птице, но и долететь до самого солнца. И самонадеянный Фаэтон, раздолбавший колесницу Гелиоса. И, наконец, падший (в переносном, а в случае с Илларионовым и в самом что ни на есть прямом смысле) ангел. Единственно, огорчился раскачивающийся в холодном небе маятником Илларионов, он может не успеть выстроить адекватный своему положению ассоциативный ряд. «Если я маятник, – подумал он, – а
