— И я занимаюсь ненастоящим делом. Конечно, без проводника тоже нельзя. Проводник не последняя гайка на железной дороге. Только не по душе мне это дело! Сиди в купе и чаек попивай. А тут в деревне люди маются, рабочих рук не хватает. А я гляжу в окошко да чаи гоняю…
— Меня вчера Бамбула буржуем обозвал, — сказал я.
— Вот почему ты рано пришел.
— Я хотел ему по морде дать…
— Ну и что же?
— Не за что, — сказал я. — Я и есть буржуй…
Я рассказал отцу, как мы с дядей продавали лук, редиску, огурцы. Отец все больше мрачнел. Он смотрел в окно и постукивал черенком вилки по краю стола. Потом встал, прошелся по избе. Половицы заскрипели.
— Чего ты дяде надоедаешь? — сказал он. — У него свои дела, у тебя свои… Не лезь ты к нему, ради бога!
— На мотоцикле катает…
Отец остановился, сурово посмотрел мне в глаза:
— На базаре чтобы больше твоей ноги не было.
— В школу опаздываю, — сказал я.
— Обещаешь?
Я собрал портфель. На пороге остановился. Отец стоял у окна и смотрел на меня. Ждал.
— По мне, хоть ясным огнем сгори этот базар, — сказал я и отворил дверь.
У калитки столкнулся с дядей Матвеем. Бригадир был чисто побрит, в белой безрукавке. Большие руки загорели. Лицо и шея тоже черные. Настроение у дяди Матвея хорошее.
— Мать в поле? — спросил он.
— Чуть свет ушла.
— Хор-рошо-о… Отец дома?
— Собирается в поездку.
Бригадир нагнулся ко мне, положил тяжелую руку на плечо.
— Глаза у тебя невеселые… На улице такая благодать, а ты нос повесил. Не годится, друг!
— Обыкновенные глаза, — сказал я. — Выдумываете.
— На второй год хотят оставить?
— В школу пора, — сказал я.
— Пошутил я, — засмеялся дядя Матвей. — А глаза у тебя невеселые — это факт.
Он отворил калитку, пропустил меня и пошел в наш дом.
29. А МОЛЬ ДОБРО СЪЕЛА…
Нина Шарова никому не сказала, что я продавал на рынке огурцы и редиску. Ни вчера, ни сегодня. Но мне было не легче. Я сразу увидел, что часов на ее руке нет. И вправду сняла. Мне стало тревожно и тоскливо. Неужели мы теперь с Ниной никогда не будем разговаривать? Проклятые огурцы и «крысиные хвостики»! Знал бы я, что все так получится…
Я спокойно вздохнул, когда пришел Олег. Он не пересел на другую парту! Сел рядом. Бамбула не Грач. Вид у него такой же, как всегда. Будто он и не был в ночном.
— Волки тебя ночью не съели? — спросил я.
— Как видишь, — ответил Бамбула и, заглянув мне в лицо, спросил: — Дерево боднул?
Я кивнул. Олег на меня не сердился. Ровный человек Олег. И умный. Все понимает. А я, дурак, хотел ему в лоб запустить печеной картофелиной. Это он в шутку сказал, что я буржуй. Чтобы рассеять последние сомнения, я спросил:
— Это ты понарошку насчет буржуя?
— Буржуй ты, — сказал Олег, — не настоящий, конечно, а так — буржуенок.
Я тихонько ущипнул себя за кончик уха, чтобы не рассердиться. Мне не хотелось опять ссориться с Бамбулой. И потом, он сказал, что я не настоящий буржуй… А то бы он и не сел со мной за одну парту.
По-прежнему я хранил гордое молчание. Ни с кем не разговаривал, не участвовал в играх, спорах. Правда, был в классе один человек, который готов был со мной на всех переменках напролет разговаривать. Это Люда Парамонова. Уже несколько дней она без передышки меня перевоспитывала. Я даже стал прятаться от нее. Как прозвенит звонок, так пулей лечу на улицу. Ребята на спортплощадке упражняются, а я прячусь в саду.
После уроков я забежал на минутку к дяде. Я увидел его мотоцикл. Он стоял у ворот. Дядя сидел на березовом пне и сумрачно глядел на свои любимые фруктовые деревья. На каменный чай глядел. И думал, наверное, что мужик все-таки надул его. Иначе отчего лицо у Петра Севастьяновича такое хмурое?
Картуз, положив тупую морду на лапы, лежал около конуры. Картуз тоже был не в духе. От кого-то я слышал, что собакам передается настроение хозяина. В огороде, перегнувшись пополам, полола морковь тетя Матрена. Она подняла голову, посмотрела на меня, но ничего не сказала. И тетя Матрена не ясное солнышко. Не вовремя пришел я в этот дом. Все хмурые, рассерженные.
— А калитку за тебя Пушкин будет закрывать? — спросил дядя.
Я вернулся и закрыл калитку на засов.
— Зачем пожаловал?
Дядя сверлил меня своими серыми глазками и крутил в руках цепочку с ключами. Ключи негромко позвякивали. Картуз тоже смотрел на меня. Даже уши навострил. Вспомнил, как я отправил его домой. Не позволил укусить Нинку Шарову.
— Дядю Матвея видел, — первое, что на ум мне пришло, сказал я. — В белой рубахе.
Петра Севастьяновича это известие заинтересовало. Он сунул ключи в карман и вроде поласковее стал смотреть на меня.
— В белой, говоришь…
— К папке пришел, веселый такой.
— Веселый…
— Шутит, — сказал я.
— О чем ты толкуешь? — спросил дядя. — При чем тут бригадир? Рубаха?
— Мать в бригаде? — спросила тетя Матрена, разгибая спину.
— Ходит, — ответил я. — С неделю, как работает.
И тут я вспомнил, зачем зашел к дяде. Мне нужно было выяснить один важный вопрос.
— Тебе не стыдно на базаре торговать? — спросил я.
Дядя так и подскочил на месте. Побагровел. Я думал, он меня ударит. Уж и не рад был, что так сказал. Но мне очень хотелось знать, стыдно моему дяде торговать продуктами или нет.
Дядя не стал кричать на меня. Он сорвал с ветки вишневый лист, пожевал, а потом нормальным голосом сказал:
— Своим, племяш, торговать не стыдно. Краденым — грех.
— А мне вот стыдно. Свои огурцы и редиску продавал, а все равно стыдно.
— Голова ты два уха, — сказал дядя. — Подрастешь — поумнеешь. Запомни: «Рыбка ищет, где поглубже, а человек — где получше». И папка твой рохля. Человеку счастье подвалило, а он…
— Ты обедал? — перебила тетя Матрена. — А то накормлю.
— Папка обед сготовил, — сказал я.
— И за свое место ему нужно обеими руками держаться… Доходное место. Где еще так устроишься?
— Пойдешь провожать отца? — спросила тетя Матрена. Петр Севастьянович неодобрительно посмотрел на нее, но ничего не сказал.
— Когда еще поезд? Успею.
— Чуть не забыл, — сказал дядя, достав кошелек. — Вот получи свои кровные…
Он отсчитал несколько серебряных монет и протянул мне.
— Мои? — удивился я.
— Со старичка получил, которому ты овощ в сумку высыпал… Покряхтел маленько, а деньги отдал. «Не к лицу, — говорю, — вам, старому человеку, мальчонкиной слабостью пользоваться…» Бери деньги-то —
