— Что-то мало, — удивился Алексей.
— Еще будут, — ответил Нифонт.
Несколько развязный человек в окровавленной белой сорочке, с разбитым лицом, войдя в камеру первым, браво представился:
— Капитан Лисовский!
Завидев священника, криво ухмыльнулся и, ерничая, огласил:
— Господа, большевики нам попа послали!
— Не большевики, а Господь Бог! — с негодованием поднялся юнкер.
— Полно вам, юноша! — осклабился капитан. — Полно! Я сюда не душу спасать прибыл. Я только об одном жалею, что мало этих красных тварей передавил. Ясно вам! А тут еще поп! С ума сойти!
— Прекратите, господин капитан, этот батюшка только что проводил в небо целую роту, а вы!..
— Не надо, Алеша, — остановил распаленного юнкера Нифонт, — не надо, лучше имена повторяй. И этих всех запомни. Господа офицеры! Братья! — обратился он к новой группе арестованных. — Я, к сожалению, уже не успею исповедовать всех частно, но, если кто бывал на общей исповеди у отца Иоанна, может вместе со мной покаяться. Время дорого, братья. На общую исповедь нужна общая решимость.
Лица офицеров мгновенно поменялись. Бравый капитан немного растерялся, но быстро пришел в себя:
— Простите, батюшка, только что имел честь беседовать с комиссарами. Лацис — слышали о таком мерзком чухонце?..
— Я попрошу вас оставить свой гнев, господин капитан, — смиренно попросил отец Нифонт, — как вас зовут?
— Георгий.
— Подумайте лучше о своем славном святом.
— Простите, батюшка, — склонил голову капитан. — Я готов.
Глубоко вдохнув, батюшка начал, делая паузы между фразами, чтобы все успевали повторить:
— Исповедаю Господу Богу Вседержителю... во Святой Троице славимому и покланяемому... Отцу и Сыну и Святому Духу... все мои грехи... мною содеянные мыслию, словом, делом, и всеми моими чувствами...
Постепенно нерешительные голоса превратились в небольшой, но стройный хор. Только Алексей, стоявший за спиной священника, молчал, заворожено глядя на офицеров. У некоторых на глазах выступили слезы, но голоса от этого только крепли. Отец же Нифонт даже не задумывался, откуда он помнит и точно ли повторяет слова общей исповеди, на которой был всего раз в жизни в Андреевском соборе Кронштадта.
— Во всех беззакониях я согрешил и имя Всесвятого Господа моего и Благодетеля безмерно оскорбил, в чем повинным себя признаю, каюсь и жалею...
Дверь камеры открылась. На пороге появились несколько красноармейцев и даже какой-то тюремный начальник с оружием наперевес.
— Ты смотри, что тут этот поп устроил!
— Сокрушаюсь горько о согрешениях и впредь...
— Молчать, контра!
— А ну, дай им!
— Попа сюда тащи!
— ...при Божией помощи, буду от них блюстися...
Офицеры попытались заслонить священника, но ударами прикладов и штыков их потеснили. Некоторые были ранены.
— Тащи попа! Как раз щас машину грузят.
