— Ты не будешь смотреть сквозь пальцы, — сказал я.
— Помнишь наш первый разговор? — спросил Вениамин. — Тебе все еще не хочется перейти в другой цех?
— Я немножко подожду… — сказал я.
— Садись и пиши объяснительную записку… Почему прогулял три дня.
— Два, — поправил я.
— Два тоже не так мало, — сказал Вениамин. — Вполне достаточно, чтобы…
— Вытурить? — спросил я. — Ничего не выйдет, начальник… В отделе кадров учтут, что это была моя первая провинность.
— Если ты рассчитываешь на Ремнева…
— Я только на себя рассчитываю, — сказал я.
Вениамин достал из ящика письменного стола желтую пачку сигарет, протянул мне. Мы закурили. Тихомиров посматривал на меня с чуть приметной усмешкой, и это раздражало.
— Ты на моем месте поступил бы так же, — сказал он. — А чтобы ты не думал, что здесь примешивается личное, я приглашаю в эту субботу ко мне… Будут и твои знакомые.
— Я тронут, — сказал я.
— Думаю, на первый раз достаточно выговора, в приказе по цеху.
— Вполне, — сказал я и пошел к двери.
— Напиши объяснительную записку, — остановил Вениамин. И, встав из-за стола, любезно предложил свое место.
В столовой я столкнулся с мастером из механического цеха. Он взял меня за руку и, отведя в сторону, сказал:
— Кто бы мог подумать? Ведь инструмент лежал у начальника цеха в шкафу…
— Под чертежами…
— А ты откуда знаешь?
— Догадался, — сказал я.
— Зачем он туда складывал? Убей бог, не пойму…
— Нашелся — и хорошо.
— Это он мне назло…
— Вот и хорошо, что вы поняли. Излишняя подозрительность это и есть зло.
— Но ведь он вор!
— Вы забудьте об этом, — посоветовал я. — Он для вас такой же станочник, как и все. Попробуйте к нему относиться как к другим. Попробуйте доверять ему… Да что я вам говорю, вы и так все отлично понимаете…
— Я его не понимаю, — сказал мастер. — Уж если ты вор, то уноси краденое домой, но зачем же прятать у начальника в шкафу?
— Выходит, он не вор.
— Ладно, главное, что нашлось…
— Вот именно, — сказал я.
Мастер посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом и вдруг улыбнулся. И это было для меня удивительно. Я был убежден, что этот мрачный человек улыбается лишь по праздникам. Его широкое скуластое лицо с маленькими невыразительными глазами подобрело.
— Может быть, ты и прав, парень, — сказал он.
Из всех времен года быстрее всего для меня пролетает лето. Я начинаю ждать его с февраля, а в сентябре спохватываюсь, что лето уже кончилось.
Осень в нашем городе обычно ясная и тихая. И большой город в эти месяцы тихий и торжественный. Незаметно день за днем становится холоднее, хотя солнце все такое же жаркое и безмятежное. Ночи звездные, лунные. Еще лужи не прихватывает коркой, но по утрам уже пахнет заморозками. Сторожиха, что караулит продовольственный, облачилась в красный тулуп, а на ноги надевает большие серые валенки с галошами.
Если долго смотреть в окно, то видно, как с ветвей сами по себе срываются желто-красные листья. Их много на тротуарах, на шоссе, а особенно в придорожных канавах. Когда мимо нашего дома проходит автобус, за ним лениво летят листья. Они быстро отстают и как попало ложатся на асфальт, дожидаясь следующей машины.
Как-то вечером я услышал птичьи крики. Не поленился, вышел на улицу. Высоко над городом гуси летели на юг. Они почему-то казались черными. Наверное, над нашим домом проходила невидимая птичья трасса. Я часто потом слышал отрывистые крики, курлыканье. Птицы летели иногда даже ночью. Это великое передвижение пернатых вызывало во мне грусть.
На белой стене напротив появилось солнце. Желтое, ослепительное. Оно всегда появлялось здесь во второй половине дня. И, как всегда, сумрачная комната наполнилась розовым светом. Но солнце недолго гостило на стене, через несколько минут оно меркло, бледнело и исчезало совсем, до следующего погожего дня.
Вот и Оля так же — появилась, обожгла счастьем и исчезла. Две недели я ее не увижу. Она уехала на практику в отдаленный район. Вернется десятого октября. В школах начались занятия, и Оля преподает литературу и русский язык. Школа стоит на берегу большого озера, а рядом лес. После уроков она с учениками ходит по грибы. Дни стоят теплые, деревья — красно-желтые. Настоящая золотая осень. Она вспоминает нашу поездку, ночь в Печорах… Вчера я получил от нее письмо.
Я сидел на подоконнике и смотрел на белую стену, где только что отразилось солнце.
В коридоре грохнула дверь. Откуда-то как угорелый примчался Сашка.
— Телеграммы не было? — спросил он.
Быстро сбросил одежду и в одних трусах и майке подбежал к шкафу. Распахнул дверцы и, с треском вытащив ящики, лихорадочно выбросил на койку белую сорочку, бабочку с запонкой, парадный костюм.
— Замшевую жилетку забыл, — подсказал я.
— Жилетку? Не пойдет, — ответил Сашка и стал перед зеркалом одеваться.
С Шурупом творится что-то непонятное: похудел, стал серьезным. Почти не улыбается. И что самое удивительное, у него аппетит пропал! Бывало, за ужином съедал банку шпрот и целый батон, а теперь, случалось, ложился спать вообще не поужинав. И долго не мог заснуть: ворочался и тяжко вздыхал. Эти перемены произошли с ним после поездки в Москву. Главную роль в будущем фильме Сашке не дали: нашелся другой артист — студент ВГИКа. Но я думаю, не из-за этого расстроился Шуруп. Каждый день он пишет письма Семеновой Л. Н., и даже телеграммы посылал, а она не очень-то балует Сашку письмами. Мне он ничего не рассказывает, а я не лезу к нему с расспросами.
— А ты чего сидишь? — спросил он.
— Я на банкет не приглашен, — сказал я.
— Такси ведь ждет! Быстро переодевайся…
— Может быть, ты сначала скажешь… — начал было я, но Сашка с трагическим выражением лица всплеснул руками.
— Сейчас все узнаешь… Надевай новый костюм. И ради бога, быстрее!
Пришлось слезть с подоконника и переодеться.
Мы сели в такси и поехали на вокзал. Это было совсем глупо: вокзал виден из нашего окна. Перейти дорогу, подняться на виадук — и мы на вокзале. А так придется объезжать вкруговую.
— Странная эта штука, жизнь… — сказал Шуруп. — Еще вчера я был…
И замолчал.
— Это точно, — осторожно заметил я, надеясь, что сейчас Шуруп приподнимет завесу таинственности.
— У каждого человека есть свои убеждения… — все в том же возвышенном тоне философствовал Сашка. — Но с годами убеждения меняются. И потом, они бывают ошибочны… Отсюда вывод: не будь твердокаменным. Твердокаменность — дорога к тупости.
