Я понял, что вот-вот сорвусь… Вот откуда ветер дует… Сергей Сергеевич! Как это он тогда говорил? Разрыв в культуре, интеллектуальное несоответствие… Интересно, про монтажку, которой я грозился отлупить Олиного ухажера, он рассказал?..
Я почувствовал прикосновение ее руки.
— Не злись… — сказала она. — Он здесь ни при чем.
— Тогда кто же?
— Никто.
— Я приезжаю к тебе в Бабино, мчусь в Печоры… Мы расстаемся как самые близкие люди. Ты уезжаешь на практику, я пишу тебе каждый день, жду встречи. Ты приезжаешь на неделю раньше и ни гу- гу! Месяц я слоняюсь вокруг твоего дома, института, звоню, а ты прячешься от меня… Или ты смеешься надо мной, или ты…
Я перевел дыхание и замолчал.
— Говори, не стесняйся!
— Вот что, — сказал я, усаживаясь рядом. — Мне все это надоело до чертиков… Пойдем завтра в загс. Если будешь сопротивляться, я тебя украду…
— Ты ведь хотел сказать, что я — взбалмошная девчонка, пустая кокетка? Ты это хотел сказать? Или еще хуже? Может быть, ты и прав… Зачем тогда жениться на такой дурочке и тем более похищать?
— Действительно, зачем?
— Сиди спокойно и внимательно слушай… Когда ты уехал со своими друзьями, я много думала… Ты умный, Андрей, и должен меня понять… Я не знаю, люблю ли тебя. А встречаться просто так, чтобы убить время, не хочу… Да и ты не захочешь этого. Не такой ты человек. Одно я уже поняла: тебе нужно все отдавать до конца или… ничего… И, ради бога, не думай, что причина в нем… Только во мне!
Лицо у нее бледное, губы упрямо сжаты. Я сидел рядом и ничего не мог поделать. Я чувствовал, что моя Оля снова уходит от меня, как вода из сита. Я схватил ее за плечи и повернул к себе.
— Ты ведь гордый, Андрей? — сказала она голосом, от которого у меня защемило в груди. — Ты не будешь ходить за мной по пятам? Не будешь ждать у института? И не будешь звонить?
— Ну, а думать о тебе можно?
— Я сама не знаю, что со мной творится… Не нужно нам сейчас встречаться. Понимаешь, не нужно! Так будет лучше. Может быть, через неделю или месяц я сама к тебе прибегу…
— А если нет?
— Мне необходимо побыть одной… Разобраться хотя бы в себе.
Что должен в таких случаях делать влюбленный мужчина? Упасть на колени, целовать ручки и прерывающимся от волнения голосом говорить о своей неугасимой любви?.. Или повернуться и с гордо поднятой головой уйти, насвистывая: «Не кочегары мы, не плотники…»?
— Ты подумай, это правильно, — сказал я. — А мое дурацкое заявление насчет загса не принимай всерьез… У меня идиотская привычка: чуть что — сразу в загс… Если бы ты знала, скольким девушкам я предлагал!
— И все отказывались?
— Как бы не так! — развязно продолжал я и даже выдавил из себя самодовольную улыбку. — Прибегали все до единой… Ты вот первая заартачилась…
— Ты, наверное, тысячу раз женат? — сказала она.
— У меня есть против этого бедствия петушиное слово… В загсе я в самый ответственный момент кричу петухом… Ку-ка-ре-ку-ку! И нас не записывают.
— Перестань кривляться, Андрей, — сказала она. — Тебе это не идет.
— Послушай, Оля…
— А сейчас уходи и… пожалуйста, не ищи встреч со мной!
Она сидела на низкой скамейке, положив на колени студенческую сумку. Спутанные ветром волосы отливали бронзой. На бледных щеках — тень от ресниц.
Почему я должен не видеть ее? Что за чушь?
Мне хотелось все это сказать ей, убедить, растормошить, увидеть улыбку на ее губах. Но Оля, серьезная и грустная, сидела рядом и не смотрела на меня. И я понял, что сейчас ничего говорить не надо. Нужно уйти, раз она просит. Встать и уйти… Но я сидел и молчал.
В парке стало сумрачно. Черные деревья, голые кусты — все это придвинулось ближе к нам. В просвете между стволами мерцала одинокая звезда.
Я встал. Ветер все еще завывал вверху. Раскачивались вершины деревьев, с треском стукались друг о дружку ветки.
— Я не буду ходить за тобой по пятам, — сказал я. — Не буду ждать у института и звонить домой…
Она подняла голову, взглянула мне в глаза и снова отвернулась. Такой задумчивой и печальной я еще никогда ее не видел.
— Не сердись, Андрей…
— Я не сержусь, — сказал я.
Я зашагал по набережной. На ходу оглянулся: она все так же сидела, опустив голову. Через несколько минут совсем стемнеет. Неужели Оля там будет сидеть впотьмах?
И хотя я пообещал не ходить за ней по пятам, я подождал ее у моста. И потом долго шел позади до самого дома. Она ежилась на ветру, отводила рукой от лица волосы. Из окон окраинных деревянных домов падал на тротуар уютный обжитой свет. Высоко над головой пролетела стая. Я слышал свист крыльев, резкие крики, но птиц в ночном небе не разглядел.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Мы с Игорем провожаем в Ленинград Аркадия Уткина. Стоим на освещенном перроне и ждем поезда. Маленький бородатый Уткин смотрит на нас светлыми печальными глазами.
— Жалко мне отсюда уезжать…
— Не уезжай, — говорит Игорь.
Через две недели в Ленинграде открывается выставка молодых художников. Он уже все скульптуры отправил. Кроме одной, которая, завернутая в мешковину, стоит рядом с чемоданом.
— Аркаша, — спрашиваю я, — а где твой билет?
Минут пять мы сообща ищем билет. Пришлось прямо на перроне открывать огромный чемодан. Билет обнаружили в куртке, которая утром была на нем.
Прибыл поезд. Мы погрузили вещи в купе и снова вышли на перрон.
— Я хочу на прощанье произнести речь, — сказал Уткин. — Талантливого художника народ рано или поздно всегда узнает…
— Народ, он дотошный, — усмехнулся Игорь.
— Знаете, черти, я вас люблю, — сказал Аркадий. Он подошел к Игорю и, приподнявшись на цыпочки, поцеловал.
Я тоже распахнул объятия.
— Погоди, Андрей, — сказал Уткин и стал тереть лоб. — Что я тебе хотел сказать?..
— Приезжай, старина, мы будем рады, — сказал я.
— Вспомнил! — сказал Уткин. — У меня для тебя что-то есть…
Мы с удивлением смотрели на него. Аркадий вскочил на подножку и скрылся в вагоне.
— Чего это он? — спросил Игорь.
— Вспомнил, что пора спать, — сказал я.
Диктор объявил по радио, что скорый отправляется. Раздался низкий гудок. Пассажиры устремились к вагонам. Поезд тронулся. В тамбуре вагона возня. Проводница что-то сердито сказала и потеснилась. Взъерошенный Уткин, прижимая к груди предмет, завернутый в мешковину, появился на площадке и
