По дороге я говорю Батону:
– Слышь, может, зря все допили? Может, надо было взять ей чернила?
– Она не пьет.
– Откуда ты знаешь?
– Я тебе говорю.
– А почему не пьет?
– Сам у нее спроси.
– Ладно, спрошу.
– Только пиздить ее не надо, понял? Сказала – все нормально, дает двоим, все по-хорошему. Так что не трогай, ладно?
– Ладно.
Чича живет с мамашей в пятиэтажке около школы. Помню, как эту пятиэтажку строили, как убирали кран, как заселяли, – я все это видел в окно. Я еще малый был – года три, может, – но это помню. И помню свой день рожденья, четыре года. Родоки купили торт, вставили в него четыре свечки и зажгли, чтоб я задул. А я как раз срать захотел. Мамаша принесла горшок, и я сел. Сидел, срал, а на торте горели свечки.
Звоним. Чича открывает. На ней синяя «мастерка» от спортивного костюма и черное эласти-ковое трико со швами спереди. Швы полопались, из них торчат нитки.
– Привет, – говорит Батон.
– Привет, заходите.
– Ты одна?
– Одна, не бойтесь.
Мы разуваемся.
– Ну, ты, это самое, посиди пока на кухне, а? – говорит Батон.
– Ладно.
Раз добазарился, пусть идет первый, само собой. Бухнуть бы еще, только у Чичи ничего не будет, раз она не пьет. Хотя мамаша ее, скорее всего, пьет: в углу – целая батарея бутылок от пива, водяры и чернила.
Из мебели – три старые табуретки, стол и буфет, как много у кого на Рабочем: одна дверь высокая, одна низенькая, над ней – откиднушка, а сверху – стекло. У нас тоже такой был, пока родоки не купили в том году кухонный гарнитур.
В буфете за стеклом – фотографии. Чичина мамаша со своим мужиком – он давно умер, а на фотографии еще молодой. И Чичина мамаша – тоже молодая, но смотрится, как колхозница. Губы накрашены криво, волосы – в клубке, как у деревенской бабы. На другой карточке – Чича малая, видно, еще в саду: в белых гольфах, с бантиками.
Сидеть на кухне надоедает. Я поднимаюсь и иду к двери комнаты, приоткрываю и заглядываю.
Батон и Чича сидят на диване, и она ему дрочит. Значит, не встал. Батон в майке и носках, на Чиче – лифчик и трусы.
– Может, возьмешь, а? – спрашивает Батон.
Она мотает головой.
– Ну, возьми, ты ж видишь, что… А?
– Ладно.
Чича становится на колени, берет хуй Батона в рот.
У меня встает, я расстегиваю ширинку и начинаю дрочить. Пока Батон тащится, я спускаю на дверь. Чича выплевывает малофью на пол. Я отхожу от двери, обуваюсь, одеваю куртку и выхожу. На лестнице достаю пачку «Астры», закуриваю.
Каникулы кончились, опять учеба. На перемене выхожу на боковое крыльцо стрясти сигарет. Там курит девятый класс. Деловые стали, выделываются. В восьмом были пацаны как пацаны, а пришли в девятый – стали много на себя брать.
Я подхожу, здороваюсь.
– Дайте кто сигарету, а?
– Нету. Все разобрали, – говорит Лысый. – Если хочешь, оставлю добить.
– Дрон, у тебя вон пачка в кармане.
– Это пустая.
– А ну-ка покажи!
– Зачем показывать? Ты что, Бурый, мне не веришь?
– Сказал – покажи.
Дрон вытаскивает пачку «Космоса», открывает. Там еще пять сигарет.
– Что, видел? Больше не увидишь.
Он сует пачку назад в карман, остальные рогочут.
– Тебе въебать или как?
– Ну, рискни здоровьем.
Дрон ниже меня – малый, но залупистый. Он в том году на меня полез на коридоре – и получил. Я ему рассек губу, наставил фиников. Он потом полчаса сидел в классе и плакал, но не заложил, – все-таки свой пацан, не лох какой-нибудь. Пацаны говорили – он сейчас на каратэ ходит, но это все ерунда. Дохлый – он и есть дохлый.
– Что, Бурый, будешь с Дроном по разам? – спрашивает Антип.
– А хули?
Антип – самый здоровый в своем классе и уже давно лазит за район. Помню, как он сцыканул, когда первый раз ехал в «трест» в том году. Все спрашивал у пацанов, что там да как там. А сейчас деловым заделался. Снимаю пиджак, вешаю на турники. Я в кроссовках – это хорошо, в кроссовках удобнее бить ногами. Дрон выкидывает сигарету, тоже снимает пиджак, отдает Антипу.
– Ну что, погнали? – говорит Антип.
Бью первый. Мимо. Дрон увертывается, бьет прямой в плечо. Неслабо. Я ему – ногой. Он отбивает, машет кулаками. Пробую на встречных – не выходит: он молотит и молотит. Бью в рожу. Еще. Еще. Он – по яйцам. Приседаю. Он – ногой по морде. Под глаз. В ухо. Пиздец.
– Ну что, Бурый, будешь еще? – спрашивает Антип.
– Не буду.
Рожа у Дрона довольная, остальные тоже лыбятся.
Я беру пиджак, достаю платок, сморкаюсь. На платке – сопли с кровью. Вытираю морду рукавом.
– Что, Бурый, получил от Дрона? – говорит Лысый.
– А ты что, тоже со мной по разам хочешь, а?
Лысый сцуль, он только залупаться может.
– Ну что, пойдешь?
Лысый молчит. Я резко бью ему в пятак, он отлетает к стене. Добавляю ногой по яйцам.
– Э, не трогай его, – говорит Антип.
Лысый плачет. Сапун говорит:
– Давай сорвемся на него, а? Поучим?
Я поворачиваюсь и иду к крыльцу.
– Лысый сам виноват, – говорит Антип. – Сосцал – вот Бурый его и ебанул. А ты молодец, Дрон, так и надо.
Завтра свадьба Йогана, а сегодня он проставляется в «конторе»: приволок семь банок чернила на пятерых – он сам, Батон, Куля, Зеня и я.
– Что, Йоган, – будешь теперь окольцованный, законный муж, да? – подкалывает его Куля.
– Ну да.
– Не, Йогану теперь хорошо будет, – говорю я. – Не надо никого снимать, крутить – Светка всегда под боком.
Йоган кривится.
– Ни хера ты, Бурый, не понимаешь. Она у меня живет месяц – знаешь, как уже заебало?
