– А что ты думал – в жопе всегда говно.
– Йоган, пошли отсюда, – говорю я.
Мы с ним поднимаемся.
– Вы что, не будете? – спрашивает Куля.
– Не-а.
Мы выходим.
– Пацаны вообще охуели, – говорит Йоган на улице. – Столько баб на Рабочем, а они до Наташи доколупались.
– Они просто пьяные, ни хера не соображают, что делают.
После обеда идем с Медведем на склад – получать материалы. Склад далеко – за всеми цехами, около ограды.
Нас обгоняет мужик в очках на электрокаре.
– Привет, Медведь! – орет он и притормаживает.
– Привет, Колян. Слушай, а довези нас до склада – как на такси, а?
– Не могу – не положено по технике безопасности. Так бы еще ладно, а сегодня главный ходит по заводу, так что ничего не будет.
– Ладно, катись дальше.
Впереди нас идут кладовщицы – молодые бабы, лет по двадцать. Видно, прутся с обеда. У одной – толстая круглая жопа, я засматриваюсь, Медведь замечает.
– Не туда смотришь, студент. Тут тебе ничего не светит – к ней уже ползавода подкалывалось, а она никому не дала: говорит, пацан в армии, она его ждет. Вот как бывает, сечешь? А на тебя она и смотреть не будет. Ты еще молодо выглядишь – но это я так, не в обиду, понял?
– Понял, не дурак.
Медведь вытаскивает пачку «Астры», сам берет сигарету и дает мне. Он подкуривает спичкой, я – от его сигареты.
– А знаешь, студент -. я тебе даже завидую. Все бабы – твои, выбирай любую. Одна прокинула – сразу можешь с другой, правильно?
– Ты тоже можешь.
– Не, ты не понял. Я не про это. Ты думаешь, что жонка, дети там? Это все ерунда. Думаешь, я не гулял?
– Не знаю.
– Все гуляли. Я такого мужика не знаю, чтоб на блядки не сходил. Но все это хорошо, пока молодой, а потом уже особо и не тянет. Вот водочки – это я понимаю.
Курю на крыльце двадцать третьей школы. Я здесь на военных сборах – с пацанами с других школ. Не дали даже закончить практику, но оно и хорошо: на заводе мне уже остопиздело. А здесь – классно: один, без родоков, никто на мозги не капает.
Днем – маршируем, разбираем и собираем «калаши», записываем в тетрадку тактику и устройство «калаша». Вечером смотрим футбол – чемпионат Европы. Спим в классе на первом этаже – там парты убрали и приволокли железные кровати.
Жалко только, что баб нет. Сделали б и для баб сборы – с ними ж медсестра занимается, пока мы с военруком на НВП, учит бинтовать и всякое такое.
Я здесь один со всего класса. Антонов и Сухие крутанулись: взяли справки, типа, больные, нельзя им на сборы. Маменькины сынки. Из «а» класса тоже только трое пацанов, поэтому мы в одном взводе с двадцать третьей школой. Эти – деловые, раз на своем районе. Но все равно лохи – никто за район не лазит. Есть там один такой – Жура. Больше всех орет, выделывается, а кроме того – отличник. На меня залупнулся в первый день. Я ему дал в грудняк – он заткнулся, а остальные не полезли. На меня теперь никто не залупляется.
Утром пацаны с двадцать третьей школы толпятся около кровати Рахита. Его самого нету – видно, пошел в туалет. Они орут, л ахают, толкаются. Я встаю и подхожу посмотреть, что там такое. Несколько человек сцут на Рахитову кровать, остальные смотрят или отталкивают их, чтоб влезть самим. Хуй у Журы – совсем маленький, как у первоклассника: белый и без волос. И он еще будет говорить, что отодрал кучу баб?
– Можешь тоже посцать, Бурый, – говорит Жура и лыбится.
– Неохота.
– Ну, не хотицца, как хотицца.
– Идет! – орет Куцый – он стоит на шухере.
Пацаны разбегаются, Жура накрывает постель одеялом и идет к своей кровати.
Заходит Рахит. Он ниже всех пацанов, даже Куцого. Толстый, ноги жирные, как у бабы, а морда – свинячья. На нем облезлое трико – он в нем и спит, и штаны одевает на него. Я его в трусах ни разу не видел.
Рахит залазит под одеяло и сразу вскакивает.
– Что это воняет? – говорит Жура. – А, пацаны? Наверно, это Родионов обосцался, а?
Жура и другие пацаны подскакивают к Рахиту и тыкают его носом в обосцанную постель. Он орет как резаный. Заходит их военрук.
– Что здесь такое?
– Ничего, Сергей Иванович, просто Родионов обосцался, – говорит Жура.
Военрук махает рукой, поворачивается и выходит. Рахит сидит на уголке кровати и хнычет.
Я натягиваю штаны и иду на крыльцо покурить. Подходит Жура. Сам он не курит, но любит постоять с пацанами, пока они дымят.
– Как мы, классно Рахита обработали, а?
– Ну да.
– А ты знал, что он сын нашего директора?
– Кто, Рахит?
– Ага.
– Не-а, не знал.
– Ну так я тебе говорю. Его и в школе все бьют, мучают, но там папаша иногда спасает, а тут его нет, так что – жопа Рахиту. Он такой вообще – самый последний. Учится плохо, ничего не знает. Ему тройки только за то ставят, что сын директора. А так бы его даже в девятый не взяли. Заебись, еще три дня осталось, – будем Рахита мучить.
– А зачем он вообще сюда поперся, если батька директор? Чего батька его не отмазал?
– Значит, не захотел.
– А на хера?
– Не знаю. Хочет, чтоб был как все, – Жура лахает. – Сам он вообще не такой, как Рахит, – здоровый мужик, крепкий. Альпинист, каждое лето на Памир ездит. Он Рахита и в армию отправить, не станет отмазывать.
– Ну, там ему точно будет жопа.
Сборы кончились, я – дома. Родоки свалили на дачу – они торчат там все выходные. Сижу на балконе, плюю вниз и жду, когда по телику начнется финал чемпионата Европы, Голландия-СССР.
На качелях – две малые девки. Одну я знаю – она со второго подъезда, малая, лет тринадцать. Плоская еще, и морда, как у крысы. А вторая не с нашего дома – может, сестра двоюродная, приехала на каникулы. Эта – ничего, груди уже есть, и не абы какие, а нормальные, как у баб. К этой бы я подкололся, если б не эта крыса.
Откуда-то прется Андрей, уже с новой бабой. Она ему что-то доказывает:
– Ну вот – опять ты за свое. Говори тебе, не говори – никогда не послушаешь. Хоть кол тебе на голове теши.
Она высокая, здоровая, почти с него ростом. Андрей молча замахивается и бьет ей в глаз. Баба падает на цементные ступеньки у подъезда.
– Ты што наделау, Андруша? – Из окна высовывается мамаша Андрея. Она постоянно ходит с «финиками» или подвязанной рукой – ее бьет мужик, Андреев отчим. – Падажди, я щас.
