что приехали не в бирюльки играть. Вечно кто-то обделается, а ты потом разгребай. Обосновались по- хозяйски: у ящиков и тюков со своим снаряжением выставили часового с АКМ. Морпеховская молодежь начала задирать местных «дедушек».
В класс экстренно вывели линию связи с Северным. Давыдов раз пять повторил свое донесение, все его обращения записывали на магнитофон. Сидящие в зале слушали торопливую речь лейтенанта.
— …Имеют легкое стрелковое вооружение, пока активных действий не предпринимают, между собой говорят то ли по-немецки, то ли по-голландски. С виду европейцы, в лагере ведут какие-то работы, на пространстве между сопкой и прикрывающим лагерь лесом не появляются…
Координатор выключил магнитофон. Воспроизведение записи предназначалось главным образом для капитана морской пехоты.
— Как видите, информации очень мало, этот ваш, как его, — координатор обернулся в сторону Деда, — Давыдов, мог бы сообщить и побольше, если бы, пользуясь темным временем суток, произвел разведку. Он у вас, похоже, не способен на активные действия.
— С обеих сторон есть потери и заложники, один из них, кстати, финский гражданин, — вступился за подчиненного комбат. — Давыдов и так сделал, что мог…
— Сейчас мы делаем все, что можем. Москва приняла решение, дальнейшая разработка операции переходит в ведение КГБ. Вы и морская пехота считаетесь приданными нам для усиления. Вот, можете ознакомиться. — Координатор положил на стол лист бумаги. — С этого момента никакой утечки информации, доклады наверх по линии Министерства обороны прекращаются, вы уже продемонстрировали полную несостоятельность и неумение работать. Теперь нам приходится выправлять положение. Чтобы не спугнуть незваных гостей, решено дополнительно никого пока не привлекать и не информировать армейское руководство. Больше по вашим каналам никакой информации наверх.
Силинкович с неприкрытой неприязнью посмотрел на безукоризненные стрелки на брюках координатора. В костюме, сшитом на заказ у московского портного, этот тип не производил впечатления вконец уработавшегося и блистал на фоне осунувшихся от недосыпа Деда и НШ. Местный комитетчик смотрелся рядом с московским коллегой дремучим провинциалом.
— Мы здесь, а Давыдов там. Обстановку мы знаем со слов Давыдова, оценивать пытаемся… — НШ ткнул пальцем в карту, приколотую на классную доску, — по вот этому шедевру геодезии и картографии от тыща девятьсот шестьдесят второго года. Что там на местности сейчас, никто толком не знает. Давыдов планирует обмен. Ему нужно подсказать, как это организовать лучше. Он опасается подвоха со стороны этих немецко-голландских захватчиков…
— Они, по нашим данным… — слова «нашим данным» координатор выделил голосом, — говорят на африкаанс. Это в Южной Африке, — любезно уточнил он, глядя на Силинковича.
— Какая разница, где это? — НШ вынул флакон с белой жидкостью. Язва, заработанная на нервной почве, совсем распоясалась. Узнав о происшествии на Северном, майор сначала принимал альмагель ложками, но вскоре перестал тратить время на отмеривание дозы и попросту хлебал из горлышка. Столичный гость следил за ним неприязненно.
— Может быть, вам лучше покинуть совещание?
— Да я уж как-нибудь продержусь…
Местный комитетчик грустил и помалкивал. Москвич практически отстранил его от контроля над ситуацией. Хотя, казалось бы, он — представитель КГБ, ему и карты в руки. Координатор по возрасту годился ему в сыновья, а по званию — майор — в подчиненные. Но его появлению предшествовал разговор по линии правительственной связи. Звонили рано утром из центральной конторы и ясно дали понять подполковнику, что ему пока светит лишь роль мальчика для битья: «Как это вы такое допустили, куда смотрели, у вас под самым носом десант высажен, а вы ни ухом, ни рылом…» А майор будет тем, кто пришел, увидел, победил. Звонивший из столицы прозрачно намекнул на неприятности, ожидающие подполковника, «если нашему специалисту не будет оказана вся необходимая помощь».
«Как допустили, как допустили… — печально думал местный гэбист. — Каком кверху, вот как».
«Руководство всеми силами передайте нашему представителю, — сказали ему. — У вас и так слишком много недостатков».
Начальник местного отделения конторы понимал: сейчас на его горбу очередной сынок высокого начальства торжественно въедет в рай. Понимал, но поделать ничего не мог. Разве что на пенсию уйти… Но это еще в лучшем случае, могут и просто так выпереть из системы.
Подполковник заставил себя оторваться от грустных раздумий и вернуться к теме совещания. Московский Юлий Цезарь, он же майор Комитета государственной безопасности Иван Александрович Корнеев, упивался своей значимостью и доставал НШ:
— А Южная Африка — это, товарищ майор, по-вашему, что?
Перейти на обращение по имени-отчеству ему не удалось. Армейцы накуксились и упорно называли высокого полномочного гостя «товарищем майором», и он был вынужден платить той же монетой. «Ну и нечего цацкаться с солдафонами, — убеждал себя он, — нечего. Протирают тут штаны да еще деньги требуют за особые условия…»
— По-моему, Южная Африка — это где негры, апартеид и Нельсон Мандела. Если собираетесь читать мне лекцию по политической географии, то сейчас не самое подходящее время. Там, по нашим данным («нашим данным» НШ тоже акцентировал), в опасности жизнь одиннадцати человек.
— Южная Африка — это полезные ископаемые, прежде всего уран и алмазы…
— Да что вы говорите! — вмешался Дед. — И сейчас эти наши гости сидят на берегу озера и моют алмазы? А мы переливаем из пустого в порожнее и тем самым им помогаем?
— Ну моют не алмазы, а золото. А алмазы, по некоторой информации, в этих краях все-таки есть.
— И что же их до сих пор никто не нашел, или они здесь только по вашим данным?
— Кое-кто нашел. — Координатор открыл «дипломат» и вынул пачку бумаг. — И не только по нашим данным. Вот, взгляните, — сменил он тон на примирительный и положил бумаги на стол.
Офицеры придвинулись.
Бумаги были очень разными. Одни — желтые, ветхие, с разлохматившимися и обломанными краями. На других, с буквами «ять» и твердыми знаками в конце некоторых слов, красовался российский двуглавый орел. На третьих чернел орел со свастикой. Были письма, написанные простым карандашом, какие-то донесения с расплывчатыми синими печатями первых лет Советской власти. Попадались фотографии. Москвич извлек из вороха свежие листы с отпечатанным текстом.
— Руководство дало добро на ваше ознакомление. Но, сами понимаете, — выдержал он паузу, — это очень серьезные сведения.
Корнеев положил на стол пожелтевшую фотографию:
— Профессор Императорского горного института Поклонский Кирилл Николаевич. Он первым проводил геологические изыскания в ваших краях. Здесь, на севере Карелии, и на Кольском полуострове. По данным ряда возглавляемых им экспедиций, профессор Поклонский считал, что эта территория богата полезными ископаемыми, в том числе и алмазами. Летом семнадцатого года здесь вела разведку одна из его партий. В сложившихся условиях профессор…
— Ушел за кордон? — предположил доселе молчавший морпех.
— Нет, он был вынужден свернуть работу и возвратиться в Петербург. За границу он уехал в восемнадцатом. — Корнеев положил на стол две фотографии, одна — примерно того же периода, что и снимок с профессором. На ней улыбался бородатый молодой человек в рубашке, бриджах и высоких сапогах, снятый на фоне какого-то геологического оборудования. На другой был пожилой мужчина с волевым лицом, одетый в офицерскую форму вермахта.
— Поклонский Алексей Кириллович. На первом снимке — студент берлинского университета, на втором — начальник специальной геологической экспедиции, подчинявшейся напрямик одному из отделов рейхсканцелярии, между прочим.
Дед перевернул снимок с бородатым юношей. «Любимому отцу и учителю. Умеэльвен. Швеция. 1938 год». Поверх надписи синел штамп архивного инвентарного номера.
— Поклонский-старший неоднократно пытался возобновить изыскания. По некоторым данным, первый раз это было во время финской кампании. Потом, в годы войны, дело отца продолжил сын, во главе экспедиции, о которой я упомянул.
