Вечером майор Медведев и его незаменимый помощник смотрели очередную серию «кина» про шпионов.
ГЛАВА 10.
СТАРИК И МОРЕ.
В небе, надрывно гудя перегревающимися моторами, прошла четверка самолетов, старик прислонил к бровям ладонь козырьком и стал всматриваться. Глаза стали подводить. Не разобрать ни опознавательных знаков, ни что за машины. Где-то у порта залаяли зенитки, значит, самолеты не наши, гулко бабахнули разрывы бомб на суше, глухо рванули те, что попали в воду. Налет длился минут пять, потом четверка прошла обратно, но теперь один из самолетов вываливался из строя, за ним тянулся дымный шлейф. А затем он неуклюже завалился на бок и кувыркаясь устремился к земле.
— Одного все-таки завалили, — с удовлетворением отметил старик. Из-за вершин деревьев вдогонку уходящим бомбардировщикам вынырнули две тройки тупоносых И-16. И, как водится, опоздали. Противник уже снизился до самой воды и ушел в сторону моря. Старик прошел через сад и отправился гулять, это было для него новым удовольствием, впервые за много лет он мог вот так просто пройтись по городу, спуститься на набережную к порту. Порт был забит судами, как теперь говорили, «тюлькиного» флота. Рыболовные посудины от сейнера до мотобота, переоборудованные в военные корабли, густо швартовались у причалов. Корабли! Старик усмехнулся, запахнул полы морской тужурки и стал смотреть полной грудью, вдыхая запах моря, он любил море, любил корабли. Не эту разношерстную шелупонь, толпящуюся у причалов. А настоящие корабли, крейсера и эсминцы с хищными обводами, стремительно несущиеся по волнам. Стоило прикрыть глаза, и он видел их, ощущал под ногами привычную дрожь мостика, но все это осталось в молодости, а сейчас была старость, прогулки и больше ничего, кроме ожидания. Один из бывших сейнеров дымно чадил. В полуторку, притулившуюся у сходней с него, грузили раненых.
Настоящих кораблей было мало. У северной оконечности гавани сквозь рваное серое облако дымовой завесы проглядывались силуэты торпедных катеров и подводных лодок, и тех и других было мало, слишком мало. А ведь когда-то все было совсем иначе.
Он помнил другой флот. Тогда в 1914 и 1916 они выиграли войну на море и, если бы не шваль, пролезшая на самый верх, Россия могла бы воспользоваться плодами этой победы. Самое страшное для военного — ощутить, что победа, ради которой он столько вынес, ради которой гибли его товарищи — никому не нужна. Так оно и случилось. А потом страну закрутили совсем иные вихри. Адмирал Колчак заслуживал того, чтобы его по крайней мере уважали. Красные его уважали. Нет, слово «уважали» здесь не подходит, боялись, это будет вернее, поэтому и расстреляли. Новая власть не разбиралась, служил под командой Колчака — значит колчаковец и нечего тут рассусоливать. Они просто предложили новой власти свою службу, хотели, чтобы Россия сохранила свои позиции на Черном море, сохранила Черноморский флот и его могущество. Но новой власти было важно другое, она хотела раздуть мировой пожар, но дрова оказались сыроваты. А флота не стало, остались жалкие ошметки. Не стало кораблей, которые он любил, а многие знал, но хуже того, не стало людей, не стало морского офицерства, не стало опытных старшин, матросы гибли на фронтах братоубийственной войны, а без людей корабли — большие железные коробки.
Можно ли двадцать два года просидеть в погребе? Можно, он знал точно. Волны красных, белых, «самостийных и вильных» накатывали на город и покидали его, но и те и другие не жаловали таких, как он. Одни за то, что он не такой, как они и не хочет принимать их идеи, другие за то, что он не пошел с ними. Все это время он жил в погребе своего брата. Ночь была его временем, только ночью он мог выйти в сад и смотреть на море и на опустевший порт. Для всех остальных умер, умер даже для семьи. Умер, чтобы не дать повода дорвавшимся до власти плебеям мстить его родным за то, что он был не таким, как те, что пришли к власти. За то, что он честно служил своему отечеству, которое они сейчас ввергли в пучину позора. В погребе у него были только книги, флотские справочники, лоции, таблицы. От вынужденного безделья старик перечитал сначала их, потом всю классику, а по ночам с братом слушал приемник. Наши войска отступали. Для него трудно было заставить себя называть их «наши».
Войну проигрывали так позорно, как никогда еще не было. В армии и на флоте не хватало грамотных командиров и начальников, и когда война подошла к городу почти вплотную, он не выдержал. Решение пришло ночью, когда они с братом слушали об очередных потерях. Утром он встал и несмотря на протесты брата пошел «сдаваться». Жители городка с удивлением провожали взглядом высокого сутулого старика в морской форме с непривычно белесым для южан лицом и кистями рук. Непривычные к дневному свету глаза слезились, но походка старика была тверда и решительна.
У входа в штаб флотилии стоял часовой — молодой белобрысый матрос с трехлинейкой. Старик потребовал дежурного. Заспанный дежурный долго не мог понять зачем и по какому вопросу тот пришел. Когда понял, сделал круглые глаза и отвел старика к начальнику штаба. Через пятнадцать минут старик сидел за широким столом, заваленным картами и бумагами, и беседовал с начальником штаба флотилии и особистом.
— Так вы значит?
— Капитан второго ранга Николай Алексеевич Быстров, старший помощник «Хищного».
Офицеры переглянулись и пожали плечами. Ни имя посетителя, ни название корабля им ничего не говорило.
— Чего, простите? Какого класса было ваше плавсредство?
— Легкий крейсер.
— А когда?
— Достаточно давно, — старик не сдержал улыбки, — но я все помню, готов сдать любые экзамены.
— Хотите, значит, служить на флоте? Долго же вы к нам шли… А откуда нам знать, может быть вы немецкий шпион?
— Я же вам документы принес.
— Принесли. Им в музей надо, вашим документам, знаете ли. Да и возраст у вас, мягко говоря не призывной.
— На здоровье не жалуюсь.
— Не в этом дело.
— Стало быть не доверяете.
— Да особых причин для доверия нет. Хотя если все, что вы нам рассказали, правда…
— То что? Я могу вернуться на флот?
Особист и начальник штаба невольно переглянулись, а переглянувшись рассмеялись.
— Ну хорошо, — примирительно развел руками чекист, — и кем же вы хотите быть?
— Как кем?
— Вы, простите, кем были?
— По какой части?
— Вот именно, по какой?
— По части артиллерии.
— И кем мы можем вас взять по части артиллерии? Уж извините, дедушка, но, боюсь, помочь нам вы ничем не сможете.
— И что мне делать?
— Живите, — особист пожал плечами, — вот только зайдите, пожалуйста, по этому адресу.
— Это что же такое будет?
— Милиция будет.
— А почему вы меня здесь не арестуете?
— Папаша! Идите себе домой! Только сначала сфотографируйтесь, потом получите паспорт. И больше не нужно разыгрывать из себя узника замка Иф, ни к чему это.
Так его и выставили. Было обидно, новой власти не нужны его знания, ни к чему были крепкие еще силы и, самое обидное, впервые он ощутил старость. В сквере у штаба он тяжело опустился на скамейку и устало прикрыл глаза.
— Дедушка, вам плохо?
Старик открыл глаза, перед ним переминался с ноги на ногу молодой краснофлотец.
