змея – желтая, длинная, похожая на безвредного крымского полоза.
– Соль-вода, – говорит ей Иванна. – Соль-вода, соль-вода…
«Все ли опасности можно отодвинуть от себя этим детским способом?» – думает она во сне. А змея, шурша, скрывается в траве.
Совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, под каким-то треугольным навесом горит свеча и чьи-то тени движутся за дальними стволами деревьев. Она подходит ближе и видит самое родное и понятное, что впервые встретилось ей после того, как ее рука выскользнула из руки Давора, – видит распятого Иисуса. Его лицо из темного красноватого дерева наполовину освещено, а наполовину в тени, и глаза его открыты, но смотрят мимо Иванны – вперед и вдаль. И время от времени слышится тихий стук. Она подходит ближе и удивляется – на какой-то веревке раскачивается и стучит о распятие ее кольцо.
Экс-вото.
Иванна снимает кольцо и надевает его на безымянный палец левой руки.
– Ты где? – говорит она.
Сон обрывается, и больше она не видит и не слышит ничего.
– Майя – старший следователь городской прокуратуры, – с гордостью сообщает мама, как будто некая Майя приходится ей как минимум дочерью. – Вот телефон.
Они пили чай на маминой кухне, и Даник сидел у Витки на коленях.
– Мама, – вдруг сказал ей сын, – а у нас в классе у всех есть братики или сестрички. Ты бы мне родила…
– Маме некогда, – осторожно сказала Антонина Сергеевна, – у нее конференция на носу.
– Так я не поняла, – решила уточнить Витка, – где ты откопала эту Майю?
Оказалось, та – дочка однокурсницы Ирочки, с которой Антонина Сергеевна «поддерживает отношения». Хорошая девочка, можно сказать, вундеркинд. А вот почему-то пошла в свое время учиться в Академию МВД.
– Но она на очень хорошем счету, – заметила мама со скрытым педагогическим намеком. Собственная дочь всегда казалась ей безалаберной.
– Да я поняла, – вздохнула Витка. – Поняла.
Сидя за столиком в «Кофиуме» со стаканом мохито, она рассматривала входящих и поймала себя на мысли, что образ у нее уже есть. Она ждала кого-то вроде знаменитой Каменской и так увлеклась процессом соотнесения образа с живыми людьми, что сразу и не заметила, как посреди зала озадаченно вертит головой барышня с афрокосичками, с рюкзаком «Коламбия» и с фиолетовой банданой на левом запястье. Что примечательно, барышня была мулаткой. На шее у нее болтались наушники и какой-то костяной амулет. Она, вдруг нахмурясь, похлопала себя по бедру, вытащила из кармана просторных милитари-штанов мобильник и сбросила звонок. После чего зафиксировала взгляд на Витке и широко улыбнулась.
«Брекеты, – отметила Витка. – Мама дорогая, кто бы мог подумать…»
– С косичками? – не верила после Антонина Ивановна. – Мулатка? Надо же, как интересно… А я ведь и знать не знала… только по рассказам Ирочки. Вот Ирочка скрытная какая, ну надо же…
Ирочка, как теперь стало ясно, не сообщала подруге об этнической принадлежности папы своего вундеркинда. Но зато в активе Витты имелась информация о том, что Майя сначала стажировалась в учебном центре парижской жандармерии, затем – в полиции Сан-Франциско, что у нее есть какой-то нагрудный знак, и стреляет она из положения сидя, лежа, стоя на одной ноге и вниз головой. И на бегу. Как Мэл Гибсон в «Смертельном оружии».
Майя протянула Витте руку, продемонстрировав крепкое рукопожатие, и выделываться не стала – заказала и себе мохито. И еще блинчики с икрой.
Она внимательно выслушала историю об Ильгаме, сделала несколько малозначащих, с точки зрения Витты, уточнений и замолчала, намазывая икру на блинчик. Витка заторможенно наблюдала за движением ее рук. Кисти у нее были длинные, узкие, цвета молочного шоколада.
– Вы можете как-то мне помочь? – напомнила о себе Витка.
– Мохито какой-то левый, вам не кажется? – поморщилась Майя. – Вот на Кубе… Ах да, сорри. Что я хочу сказать. Я была бы плохим ментом, если бы не была реалистом. Из чисто реалистических соображений говорю, что в разработку не возьмем. Дохляк на постном масле.
– Похищение и удерживание человека – дохляк? – изумилась Витка. – Ну, я не знаю…
Майя положила вилку и нож и развела руками. Ладони у нее были перламутровые, белки глаз голубые, грудь изумительная. На груди почти вертикально лежала костяная пластинка с изображением доброго бога Ганешу, человека и слона. У нее цветущая молодость, карьера, парижская жандармерия. Что ей беда Ильгама, незадачливого метеоролога с озера Севан?
Все эти укоризненные сентенции одна за другой пронеслись у Витки в голове, и только она открыла рот, чтобы озвучить одну из них, как Майя продолжила:
– Нет, я вам помогу, вы не думайте. Я просто пыталась вам сказать, что институцию нашу задействовать не будем – не вижу смысла. Если тут оргпреступность, нельзя заходить с такого мизера. Попалимся, упустим, а вашего парня вряд ли спасем. Его как свидетеля просто убьют. Вы не думали об этом? Нет? А, ну вы же филолог… Если даже выйдем на кого – ничего не докажем, скорее всего. И в любом случае ваш Ильгам будет приговорен. Еще и вы сами подставитесь. И детей подставите. Лучше выкупите его, если можете, и дело с концом. Купите трубку, сделайте себе временный номер, только для этого контакта. Номер я обещаю запустить по своим каналам.
– Вы что, знаете, где он? – осторожно спросила Витка.
Майя вздохнула.
– Да таких Ильгамов по Москве, как, впрочем, и по всей нашей бескрайней родине, – мама дорогая! И подпольные фабрики, и черная трансплантология, шестерки всевозможные на наркотрафиках… И ведь не убежишь. Но я знаю, как организовать канал передачи и как сократить цепочку. У меня есть конечно же свои возможности. Итак, номер телефона и сообщение о том, что за него заплатят. Ну, не миллион долларов, конечно, а, например, сумму, вдвое превышающую ту, что он задолжал. Чтобы возник коммерческий интерес. Это путь, гарантирующий успех процентов на шестьдесят. Все остальные варианты не гарантируют вам ровно ничего, кроме страшной головной боли. Так что?
Двести пятнадцать тысяч долларов лежало у Витки на депозитном счету. Деньги на образование Даника. Ее личный Форд Нокс, неприкосновенный запас. Никогда больше в своей бестолковой жизни она не заработает и четверти того, что есть у нее сейчас…
– Витта, – вернул ее к реальности голос Майи, – вы меня извините, но у меня со временем не очень. Если хотите, можете подумать, а потом мне перезвоните.
Витка тряхнула головой. Ну да, жаловаться Милошу за пивом и ловлей рыбок, как она страдает из-за того, что должна Иванне, она, конечно, мастер…
– Давайте попробуем, – сказала Витка.
В тот момент Витка представляла себе какую-то ерунду – заброшенную строительную площадку, какие- то карьеры с грунтовой дорогой между ними, по которой надо ехать, чтобы передать деньги, пустую квартиру где-нибудь на самой окраине Юго-Запада, ячейку в автоматической камере хранения на Павелецком вокзале… Она и представить себе не могла, что все может произойти в итальянской кондитерской на Остоженке, где к ее столику подойдет официант в белом фартуке и скажет:
– Вас ждут на кухне. Пойдемте, пожалуйста.
Пробираясь по узкому проходу мимо стеллажей, уставленных всевозможными чизкейками и терамису, они пройдут в соседнее помещение, и там за облезлым столом на табуретке будет сидеть Ильгам и мять в трясущихся руках синюю салфетку с логотипом кондитерской.
– Деньги можете оставить мне, – скажет ей молодой человек.
– И все?
– Все. Выход вон там.
И Витка с Ильгамом уедут домой на такси, как будто просто выбрались гулять на Остоженку ранним летом в воскресенье.
Глядя на лицо Мэри, которая повиснет на папе и будет гладить его по спине (и тот не сможет ее снять, чтобы присесть на стул, – так и сядет вместе с ней), Витта подумает, что это стоит двухсот тысяч.
