– Это телефон, по которому меня всегда найдут. – Он задумчиво посмотрел поверх ее головы куда-то вдаль. – В любое время. Если тебе понадобится помощь – любого рода! – ты обязательно должна по нему позвонить. И попросить, чтобы передали информацию для… – Зоран вдруг задумался. И наконец сказал:
– Для полковника.
– Для какого полковника? – не поняла Санда.
– Полковник – это я, – вздохнул Зоран.
– Это метафора? – не поверила она.
– Какая метафора, Санда? Это воинское звание.
Она могла представить его кем угодно. Аналитиком фондовых рынков, психотерапевтом, поваром, крупье, учителем физики, вором в законе. Но только не военным.
Зоран поднял руку и кончиками пальцев погладил ее по щеке.
– Самое ужасное, – почти неслышно, одними губами, промолвил он, – самое ужасное, Санда, что ты – моя женщина. Совсем моя. Охренеть можно. Я только что выловил тебя в море и теперь должен отпустить.
Через два часа в Париже Давор обнимал ее так крепко, что Санда чуть не задохнулась. Потом наконец отпустил и удовлетворенно сказал:
– Как ты хорошо загорела. И какой у тебя красивый красный шарф.
Через три года, в Сараеве, она с мамой и девочками стояла в темном задымленном подъезде маминого дома. За несколько дней до первой натовской бомбардировки она с девчонками приехала к больной маме. Давор в то время был в Сингапуре, звонил ей каждые десять минут и умолял немедленно уезжать оттуда, но город уже бомбили, и уехать они не могли. Санда вытащила со дна своей сумки маленький коричневый блокнот, нашла номер, который написал Зоран, и долго смотрела на четкие фиолетовые цифры. Номер был белградский. Она позвонила и попросила найти полковника. Ее попросили коротко описать существо вопроса, выслушали и пообещали перезвонить. Перезвонили быстро – не прошло и трех минут.
– Выходите на первый этаж и ждите, – сказал ей незнакомый голос.
Еще через полчаса душного и тревожного ожидания в подъезд вошли люди. Четверо мужчин.
– Это все ваши вещи? – спросил один из них и подхватил сразу три сумки.
– Разрешите… – раздался тихий голос за спинами мужчин, и они расступились.
– Машина готова, генерал, женщины могут идти, – доложил тот, который с сумками. Присмотрелся и добавил: – И девочки.
Человек в темном бушлате с меховым воротником прошел вперед и остановился перед Сандой.
«Какие синие у него глаза», – подумала она.
– Пусть все садятся, мы сейчас подойдем, – сказал Зоран, и Санда почувствовала, как прохладная нежная рука сжала ее пальцы.
И, когда они остались вдвоем, он знакомым уверенным движением притянул ее голову к своей груди. Так они и стояли несколько минут, молча. Она прижималась щекой к его бушлату и чувствовала его пальцы на своей шее. Потом он легко коснулся губами ее щеки и пошел к выходу.
Когда Санда садилась в машину, он стоял в стороне, курил и смотрел на нее, сузив глаза. Она пыталась удержать его взгляд, пока это было возможно, а когда его фигура пропала из виду, еще долго смотрела в окно, за которым были ночь, пыль, темный испуганный город и редкие далекие огни.
Давор ждал Санду в аэропорту Шарля де Голля и сомневался. Маялся. Он проживал это медленное дождливое утро как-то тревожно и сам уже не понимал, правильно ли сделал, что заставил Санду лететь к нему. Сейчас будет много слов, и вопросы, и рассказы, и секс после обеда, и походы по магазинам… А между тем день можно было бы провести по другому сценарию: в полном одиночестве сесть под зонтиком в кафе – на улице, несмотря на дождь, и попросить принести горячие булочки, вишневый джем, много кофе с молоком и неважно какую газету. А через полчаса заказать говяжий стейк и виски. И ему совсем не нужно было бы говорить, да и не с кем, и очень хорошо. Но в то же самое время где-то внутри, в районе солнечного сплетения, и одновременно издалека, высоко, почти на уровне ультразвука, звенел бы маленький серебряный колокольчик с тонкими стенками… А он бы просто сидел и смотрел в зенит кораллового купола зонта и наблюдал, как капли превращаются в ручейки и стекают по ткани.
И все же он очень хотел ее увидеть. Как никогда в жизни.
Появилась Санда в длинном белом сарафане, поверх которого был наброшен тонкий красный шарф, загорелая, рассеянная и – совершенно чужая. Он обнял ее так, что у нее захрустели шейные позвонки, и почувствовал: жена мягко сопротивляется и выскальзывает благодаря гладкому шелку…
Давор вдруг испугался, что не сможет ее удержать. И открыл глаза.
За окном по-прежнему проплывали зеленые поля, лесополосы и небольшие холмы. Они с ребятами ехали в Чернигов.
– Пить хочешь? Холодненькое. – Милан перегнулся с переднего сиденья и протянул ему банку какого-то местного пива.
Давор взял банку и прижал ее к щеке. Полегчало. Сон стал терять детали, размываться, и Давор решил, что все это – нервная дрожь и аритмия – оттого, что он плохо спал сегодня ночью.
Бранка с Гошей дружно и слаженно кормили Кролика Голландского пекинской капустой. Бранка показала язык Давору, потом помахала ему капустным листочком.
– Спишь? – спросила она.
– Сплю, – проворчал Давор и отвернулся к окну.
Менеджер Павел настойчиво предлагал ему ехать в «Мерседесе». Вот и надо было не выделываться, а ехать. По крайней мере, никто бы не задавал дурацких вопросов.
Елка сидела во дворе в одних трусиках-танга и сосредоточенно красила ногти на ногах черным лаком.
– Ты как? – закричала от калитки Доминика.
– Нормально, – удовлетворенно сказала Елка и помахала в воздухе левой ногой. – Давно надо было его послать куда подальше, урода.
Санда поцеловала Доминику в нос и погрозила Елке кулаком.
– Операция спасения рухнула на глазах, – констатировала она. – Чип и Дейл никому здесь на фиг не нужны.
– Чего у тебя телевизор орет на весь дом? – поинтересовалась счастливая мать и дернула Елку за ухо.
– Щас как дерну! Там опять какая-то нездоровая тусня в Гаагском трибунале, – зло сказала Елка. – Сербы то, сербы это. Дались ей сербы, этой гадюке.
Санда пожала плечами и прошла в дом. Что-то в последнее время Гаагский трибунал с новой силой взялся за разоблачение сербских военных. С упорством, достойным лучшего применения. Она была совершенно аполитичной, но Давор когда-то объяснил ей, что, несмотря на весь шум и пафос, у генпрокурора Гаагского военного трибунала «гадюки» Карлы дель Понте большие проблемы с доказательной базой.
– Есть основания считать, что ФСБ России укрывает также и генерала Зорана Николича… Гаагский трибунал в категоричной форме требует выдать сербских военных преступников и заявляет… – сообщил Санде телевизор.
С экрана на нее в упор смотрели те самые глаза, каких в природе не бывает. Сочетание продолговатого восточного разреза с пронзительной синевой радужной оболочки. На этой фотографии глаза были прищурены, отчего контур черных ресниц стал предельно четким, рот был плотно сжат, и Санда вспомнила, как он стоял в неосвещенном дворе маминого дома в сером бушлате с меховым воротником, и его лицо, слегка подсвеченное автомобильными фарами, удалялось, размывалось в темноте.
– Здравствуй, полковник, – вслух проговорила Санда и оглянулась.
Доминика стояла за спиной и открыв рот смотрела на экран.
– О-о-о… Вот оно что-о… – с неопределенной интонацией произнесла она.
– Что?
