Эккертом об Ираклии, он рассказал мне историю Маши Булатовой и ее непонятной гибели. Оказывается, у нее в то время был какой-то весенний авитаминоз и ей кололи витамины. Может, перепутали препараты? Случайно. Знаете, такое бывает.
– Но ведь в крови ничего не нашли.
– Но ведь и препараты разные бывают… – усмехнулся Зоран. – У Эккерта была своя версия, правда, но мы ее теперь уже не проверим. Дело в том, что сестра Валерия имела доступ к работе в открытой части архива – она как-то совсем охладела к своей предыдущей специальности и хотела стать антропологом. Засиживалась допоздна, иногда способна была и ночь просидеть, читая какой-нибудь текст. Эккерт думает, что она могла стать невольным свидетелем того, как Ираклий вывозит архив. Кому-то сказала… В любом случае, Эккерт достаточно быстро узнал о краже из архива сам.
А отец Маши… О нем я ничего не знаю, Алекс. Что за дела у него были с Эккертом, знаком ли он был с Ираклием, в какие проекты был включен – не в курсе, извините.
Мы сидели на берегу и пили пятую бутылку вина.
– Оставайтесь, – предложил Зоран. – Работы много, невероятно интересной. Вас, в отличие от меня, несчастного, не разыскивает эта сука дель Понте, вы чисты и абсолютно никому не известны. Я уже сейчас могу начать вашу ассимиляцию в Вене, мне все равно там нужен директор-координатор по проекту «Столицы империй». Хороший креативный проект, в основе которого лежит допущение, что идея города исторически и, главное, метафизически мощнее идеи государства. У вас будут дом, хороший годовой доход и все такое прочее. Заключим контракт… Алекс, отреагируйте, пока вы еще не напились в хлам. И я предлагаю вам свою дружбу, если это не звучит для вас дико…
На следующий день, где-то после полудня, на том же сером мульти-вэне мы едем в Вестервик и там, в маленьком безликом ресторане, в котором, кроме нас, никого нет (почему, интересно?), отмечаем мою контрактацию. Поначалу я пытался критиковать идею ресторана, но Зоран проявил неожиданное упрямство и резко сказал «к какой-то матери, я не в тюрьме!». Я в общем виде начал понимать, что есть ситуации, когда ему временно отказывают тормоза, и его фраза «На определенном этапе я возглавил несколько военных операций. А что, нельзя?» достаточно точно характеризует его непростой балканский характер.
Празднуем неторопливо и мало говорим. За плотной портьерой лупит по жестяному карнизу серый шведский дождь.
– Ну, пора нам, тем не менее, – говорит Зоран. Он немного пьян, и настроение у него какое-то странное. Время от времени мой новый шеф и друг замолкает и смотрит куда-то сквозь меня.
Мы подъезжаем к дому. Сильный ветер и ливень, настоящая буря, сквозь которую почти не видно главную часть пейзажа – одинокую сосну. Зоран первый выходит в эту бурю, и я потом буду часто вспоминать в рапиде, в замедленной черно-белой съемке, как он поднимает воротник легкой вельветовой куртки, выходит из машины, делает несколько широких шагов вперед, останавливается и обнимает кого-то. У меня по лицу течет вода, и сквозь нее я вижу, что он целует высокую светловолосую женщину, обхватив ее лицо ладонями, закрыв глаза, на страшном ветру, который чуть не сбивает с ног.
В этом текучем серо-серебристом пейзаже есть три относительно статичных объекта, за которые сторонний наблюдатель может зацепиться взглядом, – сосна на берегу, я со своими очками в руках, и Зоран с Сандой, которые в данный момент образуют единое целое.
Они оба очень красивые и абсолютно мокрые. Он гладит ее лицо и снимает губами капли с ее ресниц. Смотреть на это невозможно, не смотреть – тоже. И я вдруг понимаю, что вижу чудо – совершенно невероятный в нашем бедном маленьком мире длящийся миг счастья. А Иванна уверяла меня совсем недавно, что счастье – категория рефлексивная и никогда не встречается здесь и теперь, а только вчера…
– Ну, вот видите, – въезжая в город, весело сказал таксист, – я вас, как на ракете, доставил. За час десять. Вам в Чернигове куда?
Было пять минут восьмого. Иванна прижала к лицу влажные ладони, скомандовала:
– На Красную площадь. Давайте быстрее, здесь близко.
Он посмотрел на нее искоса, с испугом. Потом вдруг нервно попросил:
– Сначала расплатитесь.
И, уже засовывая триста долларов во внутренний карман куртки, виновато произнес:
– Я… э… не хочу вас расстраивать, но Красная площадь – это в Москве.
Иванна засмеялась, и ее сердце немного успокоилось, перестало бить изнутри по барабанным перепонкам.
– Как вас зовут? – спросила она, впервые посмотрев в его лицо – до сих пор смотрела только на дорогу. Таксист был лысоватым, веснушчатым, довольно молодым. Наверное, моложе ее. Брови домиком.
– Коля, – заулыбался он, – Николай.
– Коля, в Чернигове тоже есть Красная площадь. Находится вон за тем поворотом. Спасибо вам, вы настоящий Шумахер.
Коля порозовел от смущения и гордо совершил плавный левый поворот прямо под знаком, который этот самый поворот как раз и запрещал. Но на них никто не обратил внимания. Потому что все смотрели в другую сторону.
– Мать моя женщина! – воскликнул пораженный Коля-Николай. – Сколько же народу!
Недавняя смерть Генрика как будто встряхнула Иванну. Предметы стали обретать очертания. Реальность уже не обтекала ее, а жестко касалась краями мебели в гостиной, его, Генрика, гроссбухами в пропахшем кубинскими сигарами кабинете, плечом Антье на похоронах.
Несколько дней она, как могла, приводила в порядок самые неотложные дела, пыталась понять, как должна быть устроена хотя бы самая простая схема ее первоначальных действий и где ей взять управляющего. Со стороны она брать не хотела, правил игры в большом бизнесе не понимала совершенно и использовала весь Юськин лексикон, ругая себя за непростительную расслабленность в вопросах, касающихся наследства Деда. Баронесса, блин… Негоже лилиям прясть…
Помощник Генрика по какой-то причине отсутствовал, а ведь в принципе мог внести некоторую ясность во все, что касается финансово-правовой стороны ее большого хозяйства. Но с хозяйством-то еще полбеды, просто вопрос времени, – существовали вопросы, ответы на которые ей получить было неоткуда.
Что хочет от нее Ираклий и чем он вообще занимается?
Что такое архив, о котором не знал даже Генрик, и где этот архив находится?
Работают ли где-то проектировщики Эккерта, и если да, то где? Кто их деятельность координирует?
Наверное, Зоран, с которым, по-видимому, ей придется все-таки встретиться, предложит свои версии ответов на ее вопросы, но верить ли ей Зорану в принципе? И если да, то в какой степени?
Теперь, просыпаясь, она легко, без внутреннего сопротивления, совершала простые разумные действия. Вот и сегодня утром пошла на кухню и сама смолола и сварила себе кофе, умылась и причесалась, заплела волосы в косу и, взяв чашку, вернулась к себе в комнату.
Иванна отчетливо понимала, точнее – остро ощущала, что осталась одна. И это неожиданно организовало ее.
Она хорошо помнила, что именно пообещала Генрику, и теперь только о том и думала. Непонятно, где Лешу и Зорана искать, но какой-нибудь способ передать Леше сообщение о том, что уже наконец в своем уме, она все же придумает. По телевизору ей, что ли, выступить? Так, мол, и так, возвращайтесь, парни, поговорим…
Иванна уселась на диван, поулыбалась своим мыслям, без огорчения констатировав, что, наверное, сильно поглупела, и нажала на кнопку дистанционки телевизора.
Канал «Евроньюс» сообщил ей о колебаниях курса на фондовой бирже в Нью-Йорке и о том, что сегодня в маленьком украинском городе Чернигове начала свою работу международная конференция «Славянский мир и перспективы голобализации». Там, оказывается, выступил с короткой речью «и уже отбыл» президент Украины, а сегодня вечером на самой большой площади города случится очень масштабное музыкальное событие – культовый композитор, мультиинструменталист, гениальный импровизатор, автор многих музыкальных супер-гипер-мега-проектов Давор Тодорович…
В кадре с титром «прямое включение» появилась веселая англоязычная журналистка, которая, почему- то слегка подпрыгивая с микрофоном, продемонстрировала движением руки и поворотом головы утреннюю
