– Поздравлять не буду, – презрительно усмехнулся Тимофей.
– Да я бы и не принял от тебя поздравлений. Кто ты такой, чтобы меня поздравлять?
Тимофей пропустил мимо ушей этот риторический и вместе с тем унизительный по своей сути вопрос. Не улыбалось ему вдаваться в пустую полемику. Такую же пустую, каким казалось ему торжество Головатого.
– Как здоровье? Как настроение? – спросил подполковник.
– Бывает и хуже, – мрачно глянул на него Тимофей.
Неспроста руоповец спросил про здоровье. Наверняка знал он, что Тимофея четвертую неделю держат в карцере и на голодном пайке. На улице уже мороз, а батареи в камере не топят. Врагу не пожелаешь такого комфорта...
– Ну, ну... Говорят, режим нарушаешь, – продолжал пинать его подполковник.
– А ты и рад, начальник, – усмехнулся Тимофей.
Первый раз он отсидел в карцере две недели. Вернулся в камеру, а там полный порядок. Принял его Булыга, чифиром крепким напоил. Дескать, нормально на воле себя вел, косяков особых нет, поэтому в тюрьме живи как человек. А на следующий день драка случилась, кто-то кому-то нос на прогулке расквасил. Виновника не нашли, тогда его просто назначили. Начальственный выбор пал на Тимофея. И не трудно было догадаться, кто стоял за этим беспределом. Головатый воду мутил, само собой, с согласия начальника СИЗО и при его поддержке.
– Ну, рад не рад, а плакать не стану. Может, тюрьма тебя научит.
– Чему?
– Закон уважать.
– Я закон уважаю.
– Какой, бандитский, воровской?
– Ты грузи меня, начальник, но не загружай.
Тимофею жутко хотелось курить, но сигарету он не просил. Ждал, когда мент сам предложит. А Головатый видел его мучения и как будто нарочно, выложил на стол пачку «Мальборо». Но не предложил. Ждал, когда Тимофей сам попросит. Не дождется...
– Суд тебя загрузит. Под завязку.
Увы, но все к тому шло. Адвокат какой-то слабоумный попался, зато следователь давил-прижимал не по-детски. И с воли никаких добрых вестей – ни о Ладе, ни вообще.... Что-то не то творится в Заболони, если не смог Алекс прислать хорошего адвоката.
– Да ты не волнуйся, на воле ты никому уже не нужен, – продолжал Головатый. – Волкам твоим и без вожака хорошо. Новые вожаки у них...
– Это ты о чем, начальник? – насторожился Тимофей.
Разговор коснулся больной для него темы.
– Алекс твой с Борцом воюет.
– Что?
– Не до тебя твоим волкам. Лес напополам делят. А не получается... Пополам не получается. Крошится пирог, на мелкие части крошится... Шесть бригад в городе. Это на сегодня. Завтра может быть больше. Война продолжается, кровь льется... Но мы не вмешиваемся. Зачем? Пусть загрызут друг друга...
– Пургу метешь, начальник. Меня на такое фуфло не купишь.
– Фуфло не фуфло, а нет у тебя вестей от Алекса.
– Нет. Потому что в карцере сижу.
– Да ладно, карцер. Было б желание, а весточку прогнать всегда можно. Или через адвоката привет передать... Плохой у тебя адвокат. Потому что плохо заплатил за тебя Алекс... За Дарью Викторовну хорошо заплатил. Но ты ее прогнал. Зачем? Она ведь очень хороший адвокат...
– Лада была очень хорошей секретаршей. И что из этого вышло?
– Предала тебя Лада. И правильно сделала. Каждый сознательный гражданин нашей страны обязан содействовать органам правопорядка в борьбе с преступностью. Только тогда мы сможем построить правовое общество...
– Лихо ты загнул, начальник, уши чуть не завяли... Ты лучше скажи, куда Ладу дел?
– Что, искал ее твой Алекс? – самодовольно ухмыльнулся Головатый. – Знаю, что искал... А не найдет он Ладу. Потому что не хочет она, чтобы ее нашли...
– А кто бы этого хотел на ее месте?
– Твое счастье, Орлик, что не нашли твои гоблины Ладу. Учти, тронут ее, тронут и тебя. Здесь, знаешь, кто и за какое место...
Тимофей слышал о существовании так называемой пресс-хаты, после которой арестанты лишались права называться мужчинами. Попал в пресс-хату – попал навсегда...
– Но с ней же все в порядке, – с трудом скрывая волнение, сказал он.
– Зато с тобой не очень. Так и не признал ты свою вину.
– А это обязательно?
– Желательно... Впрочем, можешь дальше все отрицать, срок больше дадут...
– Больше, чем пожизненно, не дадут.
– Чем быстрее общество избавится от тебя, тем лучше.
– Общество – это ты, начальник?
– Я законный его представитель...
– Шел бы ты отсюда, представитель. Смотреть на тебя тошно.
– А ты не груби, не надо. Пользуйся моментом. Здесь, в кабинете, тепло, ты не находишь? Сиди, грейся. А то, поди, замерз в карцере, да? Так и до туберкулеза недалеко...
– По беспределу меня в карцере держат. И ты это знаешь.
– А ты не упрямься, признай свою вину. Обещаю отдельную камеру со всеми удобствами. Жена посылки будет слать... На бандитов своих не рассчитывай, им сейчас не до тебя... Да и жена твоя, в общем-то, в обиде на тебя...
– Что? – встрепенулся Тимофей.
И подозрительно уставился на Головатого. Неужели эта сволочь и до Любы добралась?
– Что слышал... Не жалует тебя твоя жена. Сам знаешь, за что.
– Не знаю.
– А ты хорошо подумай... С Ладой ей изменял? Изменял? Отца в овощ превратил? Превратил.
Что верно, то верно, Елизара довели до полной кондиции. Под себя он не ходит, до идиотского состояния не атрофировался, но из жизни вывалился напрочь. Не представлял он для Тимофея никакой опасности.
– Она не знает про отца, – обескураженно мотнул головой Тимофей.
– Что папа ее деградировал, она в курсе. Не знала, что это твоих рук дело. Но ты не переживай, я ей все популярно объяснил...
– И кто ты после этого?
– Честный и порядочный человек. В отличие от тебя, бандита.
– Почву из-под ног выбиваешь, мент?
– Ага, табуретку из-под ног висельника... Знаешь, если бы ты повесился, я бы плакать не стал...
– Я тоже плакать не стану, когда ты вздернешься.
– Не дождешься.
– Взаимно.
– Чего хорохоришься, Орлик? Закончилось твое время. Подостов ты потерял. Заболонь, считай, тоже. Лада тебя предала, жена отвернулась... Сестра пока держится, но это временно...
– Сестру в покое оставь, мусор! – взвился Тимофей.
– Ну чего рычишь? Кто тебя боится? – презрительно усмехнулся Головатый. – Говорю же, кончилось твое время. Один у тебя путь – на остров Огненный. В этой геенне и сгоришь... Может, все-таки сделаешь признание? И в предъявленном убийстве признаешься. И в других злодеяниях... Семь бед – один ответ. Зато душу облегчишь.
– Ты не священник, чтобы душу перед тобой облегчать.
