вместе с ним рухнула в тартарары и советская идея, согласно которой заключенных требовалось гнобить и уничтожать. Тюремные контролеры и надзиратели нищают, а их бывшие подопечные богатеют и обрастают силой. В понятии ментов все встало с ног на голову, потому и нет у них интереса к жизни. Отбыть свой номер на службе, и больше ничего не надо...
Так же без потерь Трофим прошел все этапы приемки и оказался на «сборке», откуда в скором времени должен был попасть в общую хату.
«Сборка» представляла собой большую камеру, половину которой занимали нары из досок, отполированных телами многочисленных арестантов. Это был своего рода вокзал, на котором пассажиры ждали своего поезда. Здесь были и бывалые зэки, но в основном первоходы-пряники. Серьезные арестанты не возникали – не было смысла качать права, все равно скоро выдернут в общую камеру, а нервные клетки, как известно, не восстанавливаются. Быковать здесь могли только беспонтовые бакланы, которым и хлеба не надо – дай кого-нибудь почем зря оскорбить и опустить.
Разумеется, Трофим принадлежал к серьезным арестантам. Поэтому спокойно, без кичливых амбиций зашел в камеру, остановился в самой глубине, возле окна.
Угловое, лучшее по тюремным меркам место занимал какой-то тип с вытянутым, как у русской борзой, лицом. Землистого цвета лицо, вертлявые глазки, многодневная щетина, спесивая ухмылка. Казалось, он только того и ждал, чтобы Трофим бросил свою сумку на нары.
– Э-э, братан, а это козырное место! – вскакивая с места, прохрипел он.
Трофим небрежно глянул на него, всем видом давая понять, что говорить с таким бакланом считает ниже своего достоинства.
– А за козырные места платить надо.
Но Трофим и ухом не повел. Присел, достал из кармана сигарету, щелкнул зажигалкой.
А баклан продолжал его донимать.
– Костюмчик у тебя ничего. Лето на носу, жарко будет, зачем тебе куртофанчик, а? Штаны оставь, а куртофанчик мне.
Трофим молчал, продолжал курить.
– Не, ну ты чо, глухой, в натуре? Так я щас уши тебе прочищу!
Угрожающе выщелкнулось из своего гнезда лезвие ножа. Трофим не удивился – при таком шмоне, свидетелем которого он только что стал, в тюрьму можно было пронести хоть пулемет. И не испугался он, потому как знал, с кем имеет дело. Есть такая порода тупых и трусливых от природы уродов, которые могут только громыхать как грозовая туча, но молнии могут метать с таким же успехом, как пластмассовые рыбки – живую икру. Похоже, этот баклан был из таких. Но если он все же сможет набраться смелости, чтобы ударить ножом, ничего у него не выйдет. Трофим же не баран, чтобы его резали. Да и у самого нож под рукавом куртки...
Но Трофим не стал выдергивать перо. Одной рукой с виду неторопливо, но на деле стремительно ухватил баклана за его запястье, блокируя нож. А второй ткнул ему в глаз горящую сигарету. Дикий вопль, вонь паленой плоти...
Выпавший из руки складень он пнул под нары, охальника же сбросил на пол под ногами и несколько раз ударил его ногой в живот. Когда тот затих, никому ничего не объясняя, вернулся на свое место, бросил сумку под голову и лег с таким видом, как будто ничего и не произошло.
Баклана забрали в больницу, к вечеру по хатам раскидали всю «сборку». Трофим остался в камере один. А утром его выдернул к себе в кабинет начальник оперчасти.
Какое-то время кум листал его личное дело – то ли не успел ознакомиться с ним, то ли это у него была привычка таким образом нагонять на арестанта страх и тоску. Наконец он отложил папку в сторону, неприязненно посмотрела на Трофима.
– Не успел появиться, уже озоруешь? – с плохо скрытой угрозой в голосе спросил он.
– А что я такого сделал, гражданин начальник?
Трофим внимательно смотрел на кума. Вроде бы не слюнтявая личность – суровый склад лица, искристый кремний в глазах. Не похоже, что в нем угас интерес к службе. Да и классовая ненависть к заключенным для него не пустой звук. От такого всего можно ожидать. Так что лучше не злить его. И просто «начальник» называть не следует, не тот расклад...
– А ты не знаешь? Избил заключенного. Чуть не выжег ему глаз.
– Уже настучали, – усмехнулся Трофим. – Все правильно, вы – начальник, вам за всем глаза и уши иметь надо. Тогда и порядок в тюрьме будет... А сигарету в глаз я со злости ткнул. Пришел в камеру как человек, никого не трогаю, а тут этот, ненормальный. Поверьте, гражданин начальник, я долго терпел...
– Ага, как святоша.
– Ну, что-то в этом роде.
– И что, к лику святых тебя прикажешь причислять?
– У нас свои святые, гражданин начальник. И люди есть, которые причисляют...
– Насколько я понимаю, ты не в законе, – сказал кум.
Трофим молча покачал головой... Да, он не в законе, но обсуждать эту тему с мусором не намерен.
– Но плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Ты согласен со мной, Трофимов?
– Я не солдат, я – вор.
– Поверь, мой кабинет – это совсем не то место, где «вор» звучит гордо... Но в камерах, сам понимаешь, ситуация совершенно иная.
Трофим снова промолчал. Дал понять, что и эту тему он с мусором обсасывать не будет.
– Как же мне с тобой быть, Трофимов? – как бы за советом обратился к нему кум.
– Вы начальник, вам видней.
– Похоже, ты не такой борзый, как я думал... А может, прикидываешься, а?
– Может, и прикидываюсь. Но по-любому, я человек серьезный.
– Но это же не значит, что ты уважаешь установленные в тюрьме порядки?
– Смотря кем установленные.
– Разумеется, администрацией.
– Нет, гражданин начальник, я живу по другим законам... Но ведь мы все в одном котле варимся, значит, наши законы должны в чем-то пересекаться.
– Например?
– Никому не нужен беспредел – ни вам, ни нам.
– Еще в чем?
– Я все сказал, гражданин начальник.
Начальник оперчасти думал, что это слова, но Трофим действительно на все вопросы отвечал упорным молчанием.
– Ладно, посмотрим, что ты за птица такая, – нехорошо усмехнулся кум.
И вызвал конвой, чтобы Трофима увели.
На «сборке» он был до вечера, а потом его повели в общую камеру – через баню, каптерку, все как положено.
На складе он получил обычный для тюрьмы матрац – тонкий, без ваты; привычное светло-серое белье. Завхоз мог бы и уважить Трофима, но, судя по всему, и не знал, кто заехал в тюрьму. Да и не самого высокого полета он птица, чтобы весть о его прибытии взбудоражила обитателей казенного дома. Положенцем он был на мордовских зонах, а здесь он просто вор, и свою высокую значимость должен доказывать словом и делом.
У самой камеры конвоир толкнул Трофима в плечо, призывая повернуться лицом к стене. Но не рассчитал силы, и Трофим едва не врезался в эту стену лицом. Ни единая черточка не дрогнула на его лице. Не до того ему, чтобы грызться с ментами. Впереди его ждала встреча со смотрящим камеры, с человеком, чье место Трофим должен был занять. Но вряд ли камерный пахан захочет уступить ему свою шконку...
Трофим и слова не сказал неосторожному конвоиру, но в камеру зашел, как волк из чужой стаи, – злобный, опасно настороженный, готовый порвать любого, кто скажет ему слово поперек...
Хата небольшая, квадратов двадцать, вдоль стен по всему периметру сваренные из железок шконки в три яруса, почти все застелены, за исключением одной – на третьем этаже возле вонючего дючка. Туда
