жены – это лучшая карьера. Впрочем, вы можете сказать, что все это ерунда и мужской род стал слабоват. Так тем более я буду прав, так как вовсе не веду речь о «первом встречном». Отношения, брак – это такая штука, в которой мало «хотеть». Нужно еще и «мочь».
Мой брак начался, когда мне не было и двадцати, и зарождался он на руинах брака моих родителей. Одно словно выходило из другого, и, очевидно, болезнь матери передалась отпрыску. Просуществовав двенадцать лет, брак мучительно заболел и почти скончался. Лежит бедняга, жизнь в нем еле теплится, но отключать его от систем жизнеобеспечения я как-то не тороплюсь. Слишком многое, целая жизнь уйдет тогда без возврата, а я не хочу этого, не хочу, да и не могу сделать часть своей жизни недействительной. И если я не могу вспомнить ничего хорошего – это не потому, что ничего хорошего в браке не было, а потому, что у меня банально плохо с памятью…
Все началось очень давно. Было мне тогда 18 лет, и я стал студентом социологического факультета МГУ. Диковато быдловатый юнец, полутипичный выходец с московской окраины. Начитанный, но начитанный бессистемно, подкачанный, но невыносливый, нагловатый, но не дерзкий, а даже немного трусливый, вороватый и так далее. «Картошка», первые аккорды на гитаре. «От границы ключ, переломан пополам», разносившееся над колхозными полями, и Маргарита… Студентка философского факультета. Для кого-то уже одно это будет исчерпывающей характеристикой. Для того, кто знает, что это единственный факультет, куда допускается прием абитуриентов с «легкими» психическими отклонениями. Она такая загадочная на первый взгляд, такая интеллектуальная. Мне так интересно было тогда с ней. Меня сжигала эта псевдолюбовь. Все эти полувздохи, все эти недосказанности и ночные многочасовые телефонные разговоры о высоком, особенно после всех этих Ксюш и Танюш – маленьких сисястых куркулих из вольного города Перово, раздвигавших ноги под собственное бубнение о замужестве и о том, что «подружка опять залетела, такая дура, ваще». А потом пелена с глаз спала вместе с первым минетом. Высокого в отношениях оставалось все меньше, понтов от Маргариты все больше. Дурочка возомнила, что может вить из меня веревки и манипулировать, как ей угодно, но что-то или кто-то, кто всегда заставлял меня поступать так, а не иначе, наверное, тот, кто сидит справа от Джубадзе, нашептал мне однажды нужные безжалостные слова, и Маргарита так и не нашла во мне своего Мастера. К слову сказать, она ищет его до сих пор. Она стала такая умная, окончила еще один факультет МГУ, психологический, и работает по специальности в какой-то бюджетной шарашке. Психолог, мать ее… Я встретился с ней как-то осенью 2004 года и был поражен тем, что «психолог», ничего не знавший о семейной жизни, о взаимоотношениях детей и родителей, прихлебывая «Martini», бывший вместе с другим алкоголем у нее в большом почете, с ходу начала давать мне наставления о том, «как надо» воспитывать дочь. Я не стал слушать, а зачем-то жестко прервал ее, высказав свою точку зрения на воспитание собственной дочери. На этом мы и расстались, и надеюсь, что уже навсегда.
Однажды холодным сентябрьским вечером 1992 года я вышел в свой унылый перовский двор. Мне некуда было податься, и я бесцельно нарезал круги, напевая тот самый кусочек из «Чайфа», про то, как «разливал в стаканы я «Киндзмараули» и «не со мно-о-о-й ты, не со мно-о-й». Меня охватило блаженное ощущение депрессии, которое так вставляло в юности и которое так тяготит меня теперь, проев, подобно кислоте, серьезные бреши в моем сознании. Да-да, раньше, в «добрачный период», я почти искусственно вызывал у себя эту сладкую маету, под которую так хорошо курилась сигарета и пился Smirnoff – мое любимое пойло в то время. Любимое и такое редкое, ибо Smirnoff тогда продавался только в «валютках». Были такие «магазинчеги для KRUTых»: аналог сталинских торгсинов, как их описывает Булгаков. Помните, когда Бегемот и Коровьев приходят в Торгсин и устраивают в нем тарарам, попутно вбивая в кадушку с сельдью керченской отборной задницу жулика, выдающего себя за иностранца, а на самом деле какого- нибудь цеховика-кустаря или просто начальника вагона-ресторана. Интересно было бы узнать у автора, кем же на самом деле был этот «фиолетовый иностранец»?! Но не узнаем, не узнаем мы с вами об этом никогда, ибо находится Михаил Афанасьевич «в местах столь удаленных, что вызволить его оттуда не представляется возможным». Я, впрочем, надеюсь, все же узнать. Позже увидимся, может быть…
Итак, я жаждал общества, общества кого-то, кто сможет понять и принять меня с моим смешным горем, которое казалось тогда для меня огромным и наиболее значимым, чем что бы то ни было. И я направился к телефонной будке, которую в то время еще не снес Кес…
Адские одноклассники и Дима Христос
Подмосковье, где-то недалеко от Ногинска. Зимние сумерки наступают еще раньше, чем обычно, потому что идет метель. Очень сильная, густая, пронзительная метель, и кажется, что эти летящие со скоростью пули снежинки никогда не коснутся земли, а вот так и будут лететь по одной им известной траектории и в конце концов вновь вернутся на небо в этом белом и бессмысленном хороводе. Я иду по огромному белому полю, вокруг ничего не видно, и лишь из-за леса изредка падают багровые отблески солнца. Потом и они уже перестают появляться, и мир вокруг меня начинает стремительно погружаться во мрак. Подсознательно не желая оставаться в этой холодной мгле, я закуриваю сигарету, зажимаю ее в кулаке, и согревает меня эта маленькая красная точка и дарит иллюзию защитного круга. И, точно как в дьяволовой хрестоматии, за границей этого круга начинают свою инфернальную пляску бесы. Колючие снежные стрелы впиваются мне в лицо, я начинаю вглядываться в лики танцующей нежити. Неужели?! Я узнал! Конечно, это он…
Мне тридцать лет, и все эти тридцать лет меня окружали люди. Почему-то так получалось, что все они оставили в моей душе след. С Валентином мы шли разными дорогами, но почти всегда хоть сколько-нибудь проходили рядом, на расстоянии рукопожатия, или удара кулака, или автоматного выстрела. Мы учились с ним в одной школе с первого класса. Наше знакомство состоялось на торжественной линейке 1 сентября. Мы увидели друг друга первый раз в жизни и сразу подрались. Все остальное время, вплоть до выпускного вечера, соперничество между нами постоянно тлело, но я ему благодарен. Слышишь, Валек, я благодарен тебе! Если бы не ты, то я бы остался увальнем и тюфяком, а ты меня разозлил. Крепко разозлил, но плясать под твою дудку я так и не стал, как не стал и одним из вас. Помнишь, как ты однажды сказал мне: «Закон семьи Буханцевых: борзеешь – получи!» Было это, кажется, тоже в первом классе. А потом школьная десятка, которую я уже почти не помню. Я ходил в музыкальную школу, а вы бегали по улице допоздна. Ты, Хан, окончивший свои дни где-то на зоне Салехарда в возрасте 25 лет. Кес, Кисель, Серега Киселев – лучший футболист района, надежда всех физруков всех времен, бездарно спившийся и сторчавшийся. Он на каком-то ржавом угнанном корыте въехал в ту самую телефонную будку, влетев во двор на полном ходу. В будке находилась женщина, мать троих детей, а Кес был до того загашенный, что он даже не остановился, а, перепахав далее по траектории детскую площадку, на которой, к счастью, никого не оказалось, вырвался на шоссе, и его еще долго ловили озверевшие «гайцы», стреляя ему по колесам и матерясь в громкоговорители. Я впервые переступил порог боксерского клуба, а вы зарабатывали свой авторитет в уличных драках и пробовали курить. Я впервые влюбился в Юлечку Кравцову, ту самую, которая теперь замужем не то за премьер-министром, не то просто-министром Испании или Португалии, не помню, и ездил на электричке к ней в Реутово, а вас вызывали повесткой в ГУВД по делу об изнасиловании. А помнишь, как мы в последний раз буквально бились во время выпускного вечера? Лица у нас были похожи на томатные пиццы, и никто не смог нас разнять. А потом наши дороги разбежались. И вот как-то спустя пару лет я вышел из метро и увидел тебя, выталкивающего свое стосорокакилограммовое тело из «шестисотого» «Mercedes». Мы сдержанно поздоровались, и ты было начал разговаривать в этой поганой бандитской манере, но осекся и перешел на нормальный язык. Я сказал тогда:
– Валек, ведь у тебя нет будущего!
А ты, усмехнувшись, ответил:
– Зато есть настоящее.
