– Бомба! А еще есть?
– А вы еще на кнопочку нажмите…
На следующей фотографии известнейшему и одному из самых полных депутатов Госдумы были подрисованы клоунский нос картошкой и такие же клоунские щеки, которые удивительно гармонично смотрелись на лице этого набившего оскомину своими эпатажными выходками чудака. «Добрый клоун придет в ваш дом», – прочитал Гера и зашелся в новом приступе смеха:
– Слушай, Вова, – это просто гениально! Я знал, что ты талантливый дизайнер, но не знал, что ты, оказывается, гений!
– Да там много таких картинок, – радостно затараторил Вова, – вы все просмотрите, вам должно понравиться! Там и про Тимошкину, и про Огурцова, и про Косякина… И главное, лозунг у сайта хороший: «Нальем говна бездельникам и болтунам!»
– Да уж, говна тут много, не отмоются. Ладно, – Гера вскочил из-за стола и, стремительно подойдя к широкому подоконнику, уселся зачем-то прямо на него. – Хватит страдать ерундой, а то всех разгонят к чертовой матери. «Око» – это не предел, чересчур много мы с ним носимся, по-моему. У тебя телефон Змея имеется?
– Конечно.
– Напиши мне вон там, на листочке, номер и можешь быть свободен.
…Гера набрал номер Змея, понимая, что медлить больше невозможно. Весь месяц, что функционировал холдинг, Гера устраивал свои собственные дела: купил новую квартиру в высотном доме на Ленинградском шоссе, один из последних этажей, такие квартиры еще называют «пентхаусами», отправил заявку на аукцион недвижимости в испанском Сараусе на берегу Бискайского залива и умело провернул операцию по «отселению» вдовы какого-то не то ученого, не то народного артиста с соседнего участка в Переделкине, куда-то, как выразился сам Гера, за сто первый километр. На сей раз он решил не «солить» таким чудом вернувшиеся к нему деньги, а обратить их в крепкие надежные активы, цена которых с каждым годом лишь увеличивалась. Настя поначалу вроде бы противилась столь бесцеремонному обращению с соседкой, на руках которой она частенько засыпала, будучи ребенком, но Герман, выхватив из бумажника ее фотографию, принялся трясти ею перед лицом Насти и орать, что он делает все это исключительно для нее и ребенка, что самому ему ничего в этой жизни не надо, что «бабке за сто первым километром будет лучше только потому, что жизнь там не то что под Москвой в дорогом районе, а значительно дешевле, к тому же она и сама согласна» и жить в одном доме с Настиными родителями Германа «достало, потому что он глава семьи и по чужим углам ему болтаться осточертело». Ну, и все в таком духе. Настя махнула рукой: делай как знаешь. Она вообще в последнее время стала замкнутой, сосредоточилась на малыше, и Герман почти перестал обращать на нее внимание именно как на женщину. Свято место пусто не бывает и… Впрочем, обо всем по порядку.
Змей, живший в Питере, примчался в Москву спустя несколько часов после звонка Геры. Видимо, в кассе аэропорта Пулково у него были какие-то знакомства, и он отхватил билет из так называемой брони. К трапу прогревающегося и набитого людьми самолета Змея подвез автобус. В самолете Змей «догнался» прихваченной из дому пол-литровой фляжкой, которую он предварительно наполнил женьшеневой сорокапятиградусной настойкой (а черт их знает этих питерцев – пьют иногда не пойми чего), и, заметно повеселев, принялся вертеть головой по сторонам, с любопытством осматривая пассажиров. Каков же был его восторг, когда прямо напротив себя он увидел известнейшего артиста Михаила Боярского, который, как и положено, одетый в черный костюм и имевший на голове шляпу, развлекал себя чтением какой-то газеты и потиранием переносицы, насилуемой сползающими очками. Змей бесцеремонно уставился на Боярского и принялся его разглядывать, наклоняясь в проход все больше и больше. Наконец Михаил Боярский, чье боковое зрение давно уже сообщало ему о каком-то не в меру настойчивом, но в то же время молчаливом поклоннике, решил посмотреть, кто это так пристально глядит на него из левого ряда кресел. Оторвавшись от газеты, Боярский повернул голову и оказался лицом к лицу с глумливой физиономией Змея.
– Вы что-то хотели, молодой человек? – участливо спросил у Змея Михаил, нащупывая в кармане ручку для автографа, но Змей вдруг неожиданно выкрикнул на весь салон:
– Каналья! Тысяча чертей!
Боярский опешил и поспешил отвернуться, ожидая, что неадекватный молодой человек, от которого отчего-то очень сильно пахло женьшенем, успокоится, но Змей разошелся не на шутку. В течение всего недлинного перелета до Москвы он то и дело выкрикивал пришедшие ему на память реплики Д’Артаньяна из эпохального киномюзикла «Три мушкетера» отечественного производства, и в салоне самолета рыдающие уже от смеха пассажиры то и дело слышали:
– Я задержу их, ничего!
– Канальи! Вино отравлено!
– Кэтти, крошка, неси скорее виски!
– Да здравствует король!
– Миледи, вы умрете стоя!
– Шпагу, сударь, шпагу!
– Бумагу, сударь, бумагу!
– Лошадь, сударь, лошадь!
– Тысяча чертей! Пропустите в туалет Констанцию!
И прочую, веселящую самолет и оскорбительную для народного артиста ерунду. К счастью, как уже и говорилось, полет был недолгим. Михаил Боярский с радостью почувствовал, как самолет покатился по взлетно-посадочной полосе, так как этот неприятный и волнительный для каждого авиаперелета судьбоносный момент посадки означал для народного артиста конец приставаний пьяного Змея. А питерскому пройдохе после его женьшеня и море было по колено, а то и еще ниже, так как Змей был росту что-то около двух метров и смешно смотрелся в крохотном для него кресле «тушки». После того как рыдающие от смеха пассажиры выстроились в шеренгу для выхода, Боярский остался на своем месте, так как не желал оказаться рядом с бессовестным нахалом, но Змей, перед тем как покинуть самолет, обращаясь к стюардессе, громогласно за-явил, что сожалеет о том, что его так и не покормили пельменями «Боярские», хотя он очень на это рассчитывал.
У трапа самолета пьяного и веселого Змея встречал водитель Геры, и Змей разом было растерял свой
